Алина Николевская - Кое-что из жизни воронов и не только…

Напротив, не любить людей у него были все основания, впрочем, как и у меня, на чём мы с ним и сходились. В остальном же, нам пришлось довольно долго притираться друг к другу, идя на взаимные уступки. Ему пришлось научиться носить намордник, ходить рядом на поводке, неподвижно стоять, не оказывая сопротивления, при чесании щёткой. Я же смирился с тем, что волк в моё отсутствие валялся на диване, а также с необходимостью совершать длительные велосипедные прогулки. Кстати, зрелище вынужденной бежать за велосипедом несчастной, с высунутым языком собаки редко кого из амстердамцев оставляло равнодушным. В лучшем случае, они провожали меня уничтожающими взглядами, в худшем – начинали громко выражать сочувствие бедному животному, всячески понося при этом его бессердечного хозяина. Где им было знать, что на воле сородичи Зорро способны за ночь, играючи, пробежать от пятидесяти до восьмидесяти километров, и что такие пробежки волкам жизненно необходимы. Я же это знал, так как работал в знаменитом Амстердамском зоопарке Артис. Работал в должности секьюрити, куда принимают после платных шестимесячных курсов с обязательным просмотром немереного количества анималистических фильмов. В зоопарке я с Зорро и познакомился. Причём, при весьма драматических обстоятельствах.

Дело в том, что люди приговорили волка к смерти за то, что он искусал своего мучителя-дрессировщика – автора омерзительного циркового номера под названием «Волк и семеро козлят». Так как все номера с животными я отношу к разряду омерзительных, то разницы между ними не делаю. Разницу я делаю между тем, что человек может вопить в суде о виновности волка, а волк вопить о виновности человека не может. Хотя, насколько несладко ему пришлось, я понял, когда увидел следы погашенных о шкуру сигарет и варварски сточенные клыки. Увидел я всё это уже потом, когда Зорро перебрался на жительство в мою квартиру в Дамраке, а тогда просто принял к сведению, что крайняя клетка слева занята серым хищником, которого после инцидента в цирке привезли в зоопарк дожидаться приговора суда.

Была зима, и как-то раз ночью, проходя мимо, я обратил внимание, с какой жадностью волк принюхивается к снегу, падавшему с небес. В Голландии, где средняя температура января плюс три градуса, выпадение снега считается аномальным явлением, и волка, поскольку он был диким зверем из Сибири (так, по крайней мере, позиционировал его искусанный ублюдок), это явно взволновало.

Повинуясь внезапному порыву, я открыл клетку, совсем не задумываясь о последствиях, в числе которых потеря работы шла бы под номером один. И не пожалел об этом хотя бы потому, что впервые за много лет искренне повеселился, будучи совершенно трезвым. Повеселил меня дикий сибирский волк, который пропахивал носом в снегу длинные канавки, перекатывался с боку на бок, хватал снег зубами, набивал им полный рот, выплёвывал, и снова набивал, улыбался, и с улыбкой носился галопом по кругу, в центре которого стоял я. Этим он явно давал понять, что готов в будущем рассмотреть мою кандидатуру в качестве центрового, и что в настоящее время убегать не намерен.

Убегать он действительно не намеревался, а зря, потому что будущего у Зорро (так я стал звать его с той ночи) не было. Его приговорили-таки к смерти через усыпление, несмотря на многочисленные протесты защитников животных и гневное письмо Бриджит Бардо, направленное местному конституционному монарху. Монарх был тоже, вроде, против жестокого обращения со зверями, но и ему не с руки было тягаться с голландской системой правосудия, основы которой были заложены аж в шестнадцатом веке. Веке Великой Нидерландской Буржуазной революции!

Мне же, честно говоря, было плевать и на шестнадцатый век, и на буржуазную революцию, и на голландскую систему правосудия. Поэтому, я выкрал волка накануне казни, пусть не так эффектно, как Отто Скорцени Муссолини, но зато с меньшим риском заполучить неприятности в будущем. Муссолини, как известно, заполучил их очень скоро, а мы с Зорро процветаем до сих пор. И всё потому, что я подстраховался – совершил преступление не в свою смену, а в чужую, обеспечив себе при этом надёжное алиби.

Аммар отнёсся к факту появления в доме собаки индифферентно. Лишь поинтересовался:

– Не лает?

– Не лает, – ответил я, ничуть не удивившись вопросу. Поскольку во всех, без исключения, странах Западной Европы хорошая собака – это не лающая собака. Существует куча специальной литературы, посвящённой единственной теме – как отучить собаку лаять. Множество инструкторов-кинологов пасётся на этой ниве, неплохо при этом зарабатывая. Все они в момент лишились бы своего заработка, если бы граждане Западной Европы сделали выбор в пользу волков. Потому что волки лаять не умеют. Они умеют выть, но делают это крайне редко, и то при условии, что первым начинает вожак. Так как вожаком в нашей стае считаюсь я, то Зорро воет исключительно по моему приглашению.

Повыть мы с ним уезжаем обычно в район аванпортов Эймейден и Хелдер, расположенных в устье канала Нордзе, соединяющего Амстердам с Северным морем. Там садимся на крайнюю оконечность заброшенного мола и, глядя на волны, думаем каждый о своём, изредка подвывая.

Сегодня я испытывал особенно сильную потребность поехать к морю, ибо, как говаривал Жак Дорньер: «Если ты сам не готов подумать о своей безопасности, не жди, что об этом подумают другие».

*

Какие же всё-таки у Зорро железные мускулы! Я убеждаюсь в этом всякий раз, когда пытаюсь сдвинуть его с места, а он этого не желает и словно деревенеет, угрожающе скаля зубы. Вот и сегодня пришлось применить силу (подстилка рассчитана на двоих, приятель!), чтобы он освободил мне место. Волк с ворчаньем отодвинулся и, поудобнее устроившись, принялся терзать искусственную кость размером чуть меньше бейсбольной биты. Я улёгся рядом, закинул руки за голову и принялся терзать свой мозг вопросом, – каким образом контора Сикола могла выйти на мой след.

След мой был довольно запутанным и начинался в Чечне, куда я попал после того, как провалил вступительные экзамены в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза. Кем был этот Торез, я не знаю до сих пор, как не знаю и того, что я делал в Чечне. То, что не воевал, это точно. Воевать я научился много позже, когда поступил во французский Иностранный Легион. Поступил, пройдя через многочисленные испытания, которые выдерживают четверо из ста.

С порога, кстати, никому не отказывают, руководствуясь единственным правилом, – не моложе семнадцати, не старше сорока. А дальше начинают изучать вдоль и поперёк, приучая заодно к дисциплине и к пониманию того, что делать всё нужно так, как принято в Легионе, даже если эта деятельность сильно отдаёт дурдомом. Изучают при помощи многочисленных тестов, главными из которых считаются медицинский и психотехнический. С тем, что без медицинской комиссии – никуда – кто спорит! А вот морочиться психотехникой, по меньшей мере, не стоило.

Читать дальше