Алина Николевская - Кое-что из жизни воронов и не только…

Должно быть, взор мой был блуждающим и не сфокусированным, ибо я не сразу заметил Сикола, сидевшего по правую лапу от Зорро, в то время, как сам я сидел по левую. Странным мне показалось и то, что волк не выказывал по этому поводу никакого недовольства, и то, что Сикол не проявлял к моей персоне никакого интереса. Он глядел в морскую даль, весь подавшись вперёд, и походил недвижностью на деревянную фигуру языческого божества, вроде тех, что украшали носы боевых челнов викингов.

Почувствовав мой взгляд, он повернулся.

– Ну, что, убедился, что пять месяцев тебе делали мозги?

Я кивнул.

– Только я не понимаю, зачем им это понадобилось? Гаршавину тому же самому.

– А затем, что он садист, – быстро произнёс Сикол, словно только и ждал этого вопроса. – Он самый настоящий садист, каких ты, наверняка, встречал на войне.

– А при чём здесь война? – не понял я.

–А при том, что нет разницы между извергом в камуфляже, физически терзающем свою жертву и, в конце концов, вырезающим ей сердце, и извергом в цивильном костюме, мучающим человека заведомо тщетным, многомесячным ожиданием и надрывающим ему сердце немотивированным отказом.

– Нет, – не согласился я. – Это перебор. Разница всё-таки есть.

– Для тебя есть. – Сикол упёр в меня указательный палец. – Для сильного, тренированного парня, прошедшего выучку у капрал-шефа Жака Дорньера. Но не для копирайтера местного телевидения из Костромы, умершего на прошлого неделе исключительно по вине садиста Гаршавина. С ним он поступил ещё гаже, чем с тобой. Не просто отклонил его первый роман, но послал ему почти хвалебную рецензию с предложением изменить концовку и поработать над стилем. Обрадованный копирайтер не только полностью переделал свой роман, но и написал книгу-продолжение, не подозревая, что в «Гранаде» его творения прямиком отправятся в мусорную корзину. А ведь он творил, отрывая время от сна, забросив детей и жену, которая, устав скандалить, практически в одиночку тянула дом, горбатясь на двух работах, плюс дача с огородом. И что? После полугодового ожидания – отказ по существу, и отказ аргументировать этот отказ. Не приняли и всё. Пишите и обрящете. Всего хорошего, успехов вам и творческих удач. Писать несчастный копирайтер больше ничего не стал, так как обрёл в тот же день вечный покой, наступивший по причине остановки сердца. Он умер, не подозревая, что материальная составляющая успеха, которого он так жаждал, исчисляется всего лишь шестьюстами долларами США. То есть, по триста долларов за роман. В такую сумму издательство «Гранада» оценивает труд начинающих писателей.

– Триста долларов?! – переспросил я, не веря своим ушам. – Не может быть! Это же…. Да это же вообще ни на что не похоже!

– Похоже, – усмехнулся Сикол. – Это похоже на хрен с маслом. Или на селёдочную голову, являющуюся голландским символом полного облома. Но самое интересное, что большинство авторов прекрасно осведомлено об условиях сотрудничества.

– И что, всё равно пишут?

– Пишут, – кивнул он. – Ты же пишешь.

– Я не знал, что сумма аванса так позорно мала. Если бы знал, то «Месть роботов» точно не написал бы.

– А «Они возвращаются…»?

– Не знаю, – немного подумав, сказал я. – Может, да, а может, нет.

– Нет – исключено, – безапелляционно заявил Сикол. – Потому что настоящие книги пишутся не ради денег, а ради того, чтобы и за пределами своей жизни остаться среди людей, и тем оградить себя от неумолимого врага всего живущего – тлена и забвения.

Сказанное показалось мне чересчур пафосным – и по форме, и по содержанию, и я сказал:

– Когда писал, то не думал, что пролагаю себе этим путь в бессмертие.

– Думал, – упрямо мотнул головой Сикол. – Ты просто не отдавал себе в этом отчёта. Что же касается идеи бессмертия, то она – самый большой человеческий соблазн. Искушение, перед которым невозможно устоять. Эксплуатируя эту идею, новые религии – иудаизм, христианство и ислам, сбросили в своё время с пьедестала древних языческих богов, делавших упор на прославление природы и человека, как царя её, но не обещавших последнему жизни после смерти.

Я поморщился.

– А без религиоведения нельзя?

– Можно, – улыбнулся мой собеседник. – Только суть от этого не изменится. А суть в том, что все хорошие книги сходны в одном, – каждому прочитавшему кажется – эта история действительно случилась, и так навсегда она при нём и останется. История же эта – твоя. И всё там твоё – и ужас, и восторг, и печаль, и сожаления, люди и места, и какая была погода. О чём бы человек ни писал, он пишет о себе. А теперь представь, что читатель у тебя не один, – их сотни, тысячи, десятки, а может, и сотни тысяч. И в каждом из этих сотен тысяч сердец будешь жить ты. Пусть на пространстве не больше молекулы или атома, но будешь жить. Это ли не истинное бессмертие?

Сикол встал, театральным жестом откинул со лба волосы и продекламировал:

О, книги, в вечность, врезающиеся, как нож!

О, толстые книги, написанные от руки!

Сколько упорства, терпенья и жадной тоски,

Сколько согнутых спин, сколько рук, одолевших дрожь!

Последнюю строчку он почти пропел, сильно растягивая гласные, как это любят делать поэты, читающие собственные стихи. И Зорро, подняв морду к небу, поддержал его протяжным воем.

Боясь, что поэтический утренник (да ещё с вокальным сопровождением) будет продолжен, я быстро спросил:

– А почему ты решил, что мои книги способны врезаться в вечность? Я и пишу, кстати, на компьютере, без преодоления дрожи в руках.

– А это неважно, каким образом ты создаёшь свои тексты, – строго глянул на меня Сикол. – Важно несомненное присутствие в них энергетического заряда. А энергетическую составляющую искусства, понимаемого, как художественное творчество, люди ценят больше эстетической. Примером тому может служить феномен Владимира Высоцкого, который щедро делился с людьми жизненной силой. Делится и сейчас, после своей физической смерти, помогая жить и спасая от безумия.

– Не все его слушали, – возразил я, больше из духа противоречия, чем по делу.

– Не все, – согласился Сикол. – Но те, кто скорее был жив, чем мёртв, слушали.

– А знаешь, – сказал я, решив быть откровенным. – Я ведь тоже сейчас не очень-то и жив. В том смысле, что вряд ли смогу в будущем написать что-либо стоящее. А от мысли отправить «Они возвращаются…» в другое издательство блевать тянет. Так что я решил завязать с писательством в принципе. Закрыть, короче, проект.

– Брось. – Он хотел похлопать меня по плечу, но не решился и потрепал по загривку Зорро. – Закрыть проект уже не в твоих силах. Ты уже вкусил от запретного плода и не сможешь жить, не творя. Правда, творить, и очень успешно, ты сможешь при одном условии, – если рассчитаешься с Гаршавиным. Потому что невозможно приступить к новому, не расквитавшись со старым.