Алина Николевская - Кое-что из жизни воронов и не только…

Потому что потому, окончание на «у». И начало тоже на «у». Потому что слово «убить», а Сикол явно предлагал мне убить главного редактора «Гранады», начинается на эту букву. Я же не собираюсь больше произносить никаких слов и букв. Я просто сброшу этого начитанного гада в море и буду смотреть, как он, выпучив глазёнки, машет ручонками, выгребая к берегу.

Я взглянул на оконечность мола, прикидывая, сколько метров придётся пробежать с брыкающимся уродом подмышкой. Потом перевёл взгляд на урода и поразился его бесстрашно вздёрнутому подбородку и гневному сверканию серых глаз.

– Дурак, – произнёс он с презрением, отчего сразу захотелось дать в морду. – Неужели ты ещё не понял, что я умею читать чужие мысли? С небольшого, правда, расстояния, но умею. И меня тошнит от путаницы в твоей башке, обусловленной наличием многочисленных комплексов, главным из которых является комплекс неудачника. В мыслях ты всё время возвращаешься к периоду своего киллерства в России, не просекая при этом причинно-следственной связи. А она очень проста и заключается в том, что ты совершал заказные убийства ровно до той поры, пока не почувствовал себя отомщённым. То есть, пока представители политической и бизнес элиты не расплатились, в твоём понимании, за своё тупое и жадное правление, не оставлявшее таким, вернувшимся из Чечни парням, как ты, шанса на достойную жизнь. Потом ты уехал из страны, поступил в Иностранный Легион и начал с чистого листа. Угрызениями совести при этом не мучился. Верно?

– Верно, – против воли произнёс я. – Я и сейчас ничем таким не мучаюсь. Просто вспомнил об этом, как ты говоришь, периоде исключительно в связи с твоим появлением на моём горизонте.

– Ага. И всё ещё думаешь, что я из «конторы»?

– Да ничего я не думаю. – Я пристегнул поводок к ошейнику Зорро, намереваясь уехать.

– Нет, подожди! Мы ещё не договорили. – Сикол схватил за ошейник волка, который (диво дивное!) лизнул ему руку. – Ты думаешь, я приехал из России с целью вынудить или уговорить тебя убить Гаршавина? Это полная чушь, и я тебе неоднократно об этом говорил. Я здесь для того, чтобы помочь тебе справиться с душевной травмой, нанесённой садистом. Справиться же можно лишь одним способом, – расквитавшись с ним. Нет, физического его существования мы прерывать не будем. Мы прервём его деятельность, как главного редактора, причём навсегда. Означает это, что из «Гранады» его уволят и никуда больше не возьмут, даже близко ни к какому издательству не подпустят. И тогда – вперёд, к новым свершениям. А они у тебя обязательно будут, ибо ты принадлежишь к числу тех счастливчиков, которые не только умеют писать, но и имеют о чём писать. Рассказ Жака Дорньера об операции «Леопард», например, так и просится на бумагу! Кровавые события в Заире в Катанге, где сотни французов были убиты, но тысячи спасены, благодаря легионерам. Разве ты не хочешь рассказать эту историю?

– Не подходи ко мне больше, – смиренно попросил я, распираемый желанием дать этому, так много знавшему обо мне человеку хорошего пинка. И добавил: – Пожалуйста.

Он продолжал верещать о кровоточащей ране в моей душе, и о том, что с ней я не смогу написать ни строчки, но ровное шуршание шин моего велосипеда вскоре стало единственным доступным мне звуком. Если не считать шума ветра в ушах и ритмичного постукивания об асфальт когтей Зорро, бежавшего рядом.

*

Самым неприятным было то, что Сикол оказался прав. Я не смог преодолеть в себе тяги к писательству. Старался, но не мог, ловя себя на том, что часами неподвижно сижу, уставясь в белую стену, а в голове идёт непрерывная работа. Там встраивались в сюжетную канву воспоминания и факты, и диалоги набегали друг на друга, пихаясь локтями. В конце концов, не выдержав пытки, я набрал на компьютере первую фразу своего нового романа: – «В среду семнадцатого мая около десяти часов утра в кабинете командира 2-го парашютного полка Иностранного Легиона зазвонил телефон». Набрал и почувствовал, как к горлу подкатила тошнота, ибо я мгновенно представил сидящего у себя в кабинете, похожего на паука Гаршавина, тянущего, плотоядно усмехаясь, к телефонной трубке свои мохнатые ручки-лапки. Не зная, как он выглядит на самом деле, я продолжал содрогаться от омерзения, пока не пересел от компьютера к уже привычной белой стене. Там снова принялся обдумывать сюжетные ходы романа, беззвучно шевеля губами в желании запомнить генерировавшиеся мозгом со скоростью, сравнимой с пулемётной очередью, диалоги. Я понимал, что нужно срочно начать писать иначе голова лопнет от переполнявшего её виртуального текста. Но не мог заставить себя подойти к компьютеру. Все мои попытки заканчивались неудачей. Одного взгляда на монитор хватало, чтобы всё, связанное с новым романом, вылетало из головы. Зато вспоминалось, как сидел ночами над «Они возвращаются…», и как глумился надо мной подонок Гаршавин. Сикол, кем бы он там ни был на самом деле, оказался прав, – я не мог заставить себя забыть о существовании подонка. И это бесило.

Сикол заявился, когда я пробовал писать от руки. Это было отвратительно. И походило на то, как, если бы бегущего по цветущему лугу человека заставили бежать по этому же лугу в противогазе. Взгляд запутывался в корявых буквах, как ноги в траве, и горло перехватывало, но не из-за воображаемой резиновой маски, сжимавшей лицо, а из-за негодования, что приходится заниматься ерундой.

Сикол так и спросил, когда впёрся в комнату:

– Заниматься ерундой ещё не надоело?

– Чего надо? – осведомился я, пряча исписанные листы в файловую папку.

– Поговорить, – пожал он плечами. – Мне показалось, что ты дозрел для продолжения разговора.

– Возможно, – сказал я, усаживаясь на стул и жестом предлагая гостю последовать моему примеру. – Только начнём мы с прояснения твоей личности. Ты не против?

– Очень даже «за»! – Гость плюхнулся в кресло, взгромоздив ноги на журнальный стол. – Ты не против? – Он посмотрел на свои щегольские летние туфли.

– Чувствуй себя, как дома, – успокоил я его. – Итак, кто вы, мистер Сикол?

– А я не Сикол, – заявил он, невинно тараща глазки. – Я Локис. Слышал о таком?

– Вообще-то, так звали собаку моего соседа, когда я жил в Твери. Чёрного терьера.

– Он на медведя был похож? – быстро спросил бывший Сикол.

– Ну, в общем, скорее – да, чем – нет.

– Тогда у твоего соседа всё в порядке с пониманием того, что такое общность образной системы, обусловленная единством содержания, или, коротко говоря, с пониманием, что такое стиль. Потому что в западнославянском эпосе Локис – это похожее на медведя демоническое существо.

– И ты хочешь меня убедить, что это ты?

– Нет, – мягко улыбнулся мой гость. – Потому что я не Локис. Я Локи – бог-АС Северного проекта.