Алина Николевская - Кое-что из жизни воронов и не только…

Неудивительно, что, став правителем, он запретил молиться местным божкам, сделав ставку на великого и милосердного бога белых людей Иисуса Христа. Чтобы всем стало ясно, насколько могущественен этот христианский бог, Уфуэ Буэньи принялся строить в своей родной деревне Ямасукро величественный храм, долженствовавший превзойти по размерам храм Святого Петра в Риме. И действительно, по мере возведения гигантского сооружения, дела в государстве шли всё лучше и лучше. В то время, как большая часть Чёрного континента неуклонно деградировала, скатываясь к нищете и анархии, как следствию непрекращающихся гражданских войн, Берег Слоновой Кости превращался в самую процветающую страну постколониальной Африки, став лидером по производству пальмового масла и какао.

Когда самый большой на земле христианский храм был построен, его приехал освящать сам Папа Римский. После чего Уфуэ Буэньи перенёс столицу из миллионного Абиджана в Ямасукро, и стал готовиться к смерти. Умер он, когда ему перевалило за девяносто, и почти сразу Берег Слоновой Кости, получивший новое название – Кот-д-Дивуар, – скатился в пучину нестабильности, а потом и гражданской войны. Когда она была вялотекущей, это никого особо не трогало. Но когда отморозки с обеих сторон принялись сгонять с земли иммигрантов-фермеров, вследствие чего на Нью-йоркской бирже взлетели цены на какао, мировая общественность взволновалась, и из Джибути в Абиджан срочно был переброшен дополнительный контингент войск французского Иностранного Легиона.

Легионеры расположились в буферной зоне, разделявшей проправительственную армию и формирования повстанцев. И по иронии судьбы этой зоной стала Ямасукро – родная деревня Уфуэ Буаньи. Африканские боги брали реванш, они торжествовали. Ведь на предхрамовой площади столицы, окружённой двумястами семьюдесятью двумя дорическими колоннами (каждая – высотой тридцать один метр), рвались бомбы и снаряды, а в опустевший христианский храм не приходили молиться о мире испуганные прихожане. Омулу и Эшу снова приступили к кровавой жатве, доказав тем самым, – существование древних языческих богов не зависит от воли человека. Их нельзя запретить указом и изгнать из дома, как надоевших родственников. Они всегда рядом, они здесь, даже, если их капища заброшены, а алтари не орошаются кровью приносимых в жертву животных и людей. Они сами возьмут себе крови, сколько захотят. И они брали. Потому что потери несли и противоборствующие группировки, и мешавшие им выяснять отношения легионеры.

Днём возле позиций миротворцев устраивали манифестации (типа «Убирайтесь домой!») толпы протестующей молодёжи. А ночью та же молодёжь, в основном, подростки четырнадцати-шестнадцати лет совершали вооружённые нападения на лагерь, молотя из «калашей» куда придётся и в кого придётся. Однажды, после одного такого набега легионеры не досчитались двух своих товарищей. Нашли их спустя несколько дней на кофейной плантации близ Ямасукро. Головы были отделены от тел и насажены на колья, воткнутые в землю. Рядом с изуродованными туловищами (внутренности наружу) лежали отрубленные руки и ноги.

Описание этой сцены далось мне непросто не потому, что описывать такое в принципе нелегко, а потому что я сам был в числе легионеров, обнаруживших страшные останки.

Одного убитого звали Бранко Радич (он был родом из Хорватии), другим был Остап. Я рванулся вперёд, не обращая внимания на крик сержанта Поля, приказывавшего остановиться. И обязательно расстался бы с жизнью, если бы не огромный гриф, отделившийся от расположившейся неподалёку стаи падальщиков в желании полакомиться напоследок глазами покойников. Он сел на голову Бранко и уставился на меня, прикидывая разделяющее нас расстояние. И тут раздался взрыв. Малолетние ублюдки приготовили ещё один подарок! Эта мысль была последней на фоне гаснущего сознания, после чего наступила темнота.

Позже, в госпитале, сопоставив рассказы ребят с собственными ощущениями, я понял благодаря чему уцелел – шрапнельная мина, находившаяся под каской Бранко, была направленного действия, наподобие советской МОН-100 (а может, это и была МОН-100!), и для летевших компактным роем осколков основной мишенью стала птица, разорванная ими в клочья.

*

Джим Моррисон пел: «Ты знаешь, день стирает ночь, ночь разделяет день…», когда я выключил CD чейнджер и стал собираться на работу. Сегодня я выходил в ночную смену, и по дороге в зоопарк, да и потом, бродя между вольеров, думал только об одном: «Почему Гаршавин отклонил мой роман?» Он сказал:

– К сожалению, мы ваше произведение не приняли.

– Не приняли?! – Я не поверил своим ушам. – Но почему?

– Без комментариев, – сухо произнёс он. – Не приняли, и всё.

– Пожалуйста, назовите причину! – взмолился я, ничего не понимая. – Вы отклонили мой первый роман «Месть роботов» по причине плохого стиля и неинтересного сюжета. И это правильно. «Месть роботов» – действительно неважный роман. Но этот – действительно хороший! Я, честно говоря, думал, что у вас возникнут претензии только к его названию – «Они возвращаются, потому что никогда не уходили».

– Да уж, с названием вы перемудрили! – засмеялся главный редактор. – А насчёт претензий, то пока они у вас могут быть только к самому себе. Так что, пишите, набирайтесь опыта и присылайте нам свои произведения. Всего хорошего, успехов!

С этими словами он повесил трубку, а я ещё минут пять оставался в кабинке междугородней связи, не решаясь выйти из-за шума в голове, сквозь который пробилась единственная здравая мысль: «Надо закрывать этот проект к чёртовой матери!»

Ведь претензий к самому себе у меня не было. Я работал над романом «Они возвращаются…» больше двух лет, и как работал! Поняв, что невозможно хорошо писать, не научившись хорошо мыслить, хорошо чувствовать, и отличать (в эстетическом плане) стоящее от нестоящего, я с рвением новообращённого занялся самообразованием. В ущерб сну и отдыху я читал классиков русской, европейской и американской литературы, посещал музеи, выставки, концертные залы, знакомился через интернет с крупнейшими явлениями мировой культуры, с художественными течениями и стилями, осваивал наиболее употребительные понятия теории искусства и терминологию, принятую в архитектуроведении. Все свои выпавшие на этот период отпуска, праздничные дни, да и просто выходные, я провёл, колеся по Европе в поисках новых эстетических впечатлений. Однажды, в мае проехал более пятисот километров до Гамбурга только для того, чтобы попасть на премьеру некоммерческого альтернативного фильма «Былая радость», и ничуть об этом не пожалел. Потому что фильм того стоил. Я смог по достоинству оценить работу режиссёра Келли Рейнхарда исключительно потому, что вырвался уже к тому времени из «тёмного невежества глухого». Тогда же, в Гамбурге понял – каждую новую книгу писать (каждую новую картину снимать) надо так, будто она последняя в жизни. Ничего не оставляя про запас. «Они возвращаются, потому что никогда не уходили» я писал с полной самоотдачей, так, что написать лучше не мог уже при всём желании. Вернее, мог, в части, касающейся стиля (типа, никакой приблизительности – нужные слова в нужном месте), но в целом, предел был достигнут. И этот предел показался Гаршавину лишь первой ступенькой лестницы, ведущей к вершине настоящего мастерства!