Юлия Слапогузова - Три большие разницы. Рассказы о том, чего не бывает

Есть одна вещь, которую я не люблю в путешествиях: багаж. И дело в не в том, что его могут потерять, хотя и это тоже. Просто не люблю тратить время на его получение. Я летаю с маленьким чемоданчиком, который беру с собой в самолёт. Но сегодня я была рада, что существует эта обязательная для путешественников процедура – толпиться возле транспортёрной ленты, ожидая, пока из недр аэропорта не выползет змея разноцветных сумок.

Мой шеф отправился получать багаж. Я помахала ему рукой и удалилась якобы в туалет, а на самом деле на улицу, в такси и в город. Я продумала свой побег заранее. К чёрту лицо-банку. В Риме меня ждёт Марио.

С Марио мы познакомились в прошлом сентябре. Международная компания начинающих яхтсменов арендовала яхту. У меня была лишняя тысяча евро. Не шубу же на неё покупать, – я решила, что буду увлекаться яхтингом и вошла в компанию. Оплатила участие в переходе Сардиния – Корсика и обратно. Всё было бы хорошо, но оказалось, что мой организм не выносит качки, а в конце сентября в этих местах штормит. В общем, меня тошнило всегда и везде, и даже у берега. Когда мы отчалили, мой отдых превратился в ад. Меня тошнило в каюте и на палубе. Хватая ртом воздух, я сошла в первом же порту Корсики. Наша яхт-компания должна была сделать круг и через неделю забрать меня там, где оставила. Мне было дано напутствие не скучать. Вечером в мой скромный номер постучался один из участников качки – итальянец Марио. Сказал, что не смог оставить меня одну на растерзание корсиканцам.

Марио было сорок шесть, большую часть жизни он провёл на Сицилии, но сейчас, по его словам, жил в Риме, в самом сердце древнего города. Один. То есть с мамой. Марио поселился в соседнем номере нашей игрушечной гостиницы в порту Бонифачо и приносил мне каждое утро кофе в номер. Так прошла неделя. За неделю я научилась отличать крок-мадам от крок-месье и правильно есть устрицы. Каждый наш день начинался с бутылки «розе», ей и заканчивался. Мы пили это розовое пойло в гостинице, ресторанах, на берегу, на скалах утром, днём, вечером и ночью. Марио оплачивал все расходы, был пылок и сдержан одновременно. Каждый вечер он галантно провожал меня в номер и ни разу не вышел за рамки приличий, хотя мог бы.

Через неделю нас забрали на яхту, и мы двинули обратно на Сардинию. Штормило ещё сильнее, мы плыли весь день. Марио закутывал меня в полотенце, чтобы я не сгорела на солнце, когда лежала на палубе, свесив голову за борт. Подносил в термосе отвар имбиря. Он бледнел, когда меня выворачивало, и улыбался, когда видел, что мне полегчало. В аэропорту Альгеро на Сардинии он пропустил свой рейс, чтобы посадить меня на самолёт, и целый год писал мне письма и смс, в которых признавался в любви и мечтал познакомить с мамой. Милый, милый Марио. Такой настоящий, живой. Я помню, как он задерживал дыхание, когда прижимал мою руку к своей груди. И кудряшки выбивались из-под ворота его рубахи.

Сегодня Марио встречал меня на улице, возле древнего своего дома, в котором жил, наверное, ещё сам Октавиан Август. Марио обнял меня, и его кудряшки, выбивающиеся из-за ворота рубахи, пощекотали мне щёку. Кругленький, смуглый, он надел сегодня всё самое лучшее из гардероба – белые джинсы, белоснежную рубашку, он благоухал парфюмом и был так влюблён, что можно было увидеть над ним стайку купидонов. Рядом с ним было тепло и надёжно, и хотелось замереть в этом гнезде ароматов и красоты.

Мы поднялись в его квартиру – огромную, как две Италии, с лепниной на высоченных потолках. Сразу на кухню. Кофе и завтрак. Марио всегда повторял, что женщину нужно кормить. На кухне колдовала его мама. Картины она, как ни странно, не портила. Мама готовила макароны (о, простите, пасту). В посудине невероятных размеров эта паста смотрелась, как огромный клубок змей, копошащихся в помидорной крови. А рядом стояли посудины поменьше с салатами, соусами и приправами. Мама была большая, красивая, с низким голосом и чёрными густыми бровями. Мама. Он слушался её, как мальчик, и я должна была вести себя так же. Как только мы сели за стол, мама навалила мне такую порцию, что у меня закружилась голова. Мы завтракали часа два с половиной, мама подливала нам кофе, я улыбалась изо всех сил, а Марио переводил вопросы мамы – какая у нас семья, много ли родственников и какое вино я предпочитаю в это время суток. Мама прищуривала глаз и вопрошала, не из тех ли я заморских красавиц, что съедают на завтрак половину варёного яйца. Такие женщины им не подходят, ни есть не умеют, ни готовить. Её мальчик должен правильно питаться. Сорокасемилетний мальчик смотрел на маму с обожанием. Мамма миа.

В это время суток по выходным я обычно не ем и не пью. В это время суток я обычно вижу десятый сон. Я встала ночью, мы с шефом вылетели в такую рань, что я даже не подозревала о существовании такого времени суток. Сейчас я не хотела ничего, кроме как упасть, желательно рядом с Марио, и поспать хотя бы час, а лучше три. Мама поняла это и пригласила меня отдохнуть. Она засобиралась на рынок. В этом царстве гастрономических безумств что-то закончилось и требовалась дозаправка. Она велела Марио показать мне мою комнату и собираться с ней на рынок – одной ей покупки не донести.

Я провалилась в липкий дневной сон. Гул самолёта, потный шеф, Марио в гнезде макарон… Когда проснулась, был белый день. Прекрасное время – не поздно и не рано. Я встала и пошла осматривать квартиру.

Роскошь, много дерева и серебра. Старинные двери, лампы, кресла, подсвечники, картины, фарфоровые статуэтки. И несколько фотографий. Одна их них меня заинтересовала особенно – молодой, если не сказать, юный, Марио с девушкой небесной красоты. За их спинами видна полоска моря. Её голова склонилась к его плечу, он прижимает к своей груди её руку. Редкие ещё кудряшки выглядывают из-под ворота его рубахи. Идиллия. Кто эта девушка? Где? На обороте карандашом было написано имя и год – Клементина, почти тридцать лет назад! Ладно, не будем торопить события, Клементина. Я прилетела сегодня утром, и, хотя времени у меня мало, я уже успела многое – съесть тазик макарон, отоспаться… Всё разъяснится, Клементина. А пока – душ и кофе.

Кофе я сварила в ковше. Никогда не разберусь я с этими кофейничками, в которых варят кофе итальянцы. Я разбавила кофе молоком, хотела добавить корицы или ванили, но не рискнула рыться в специях Мамы. Как только я сделала глоток, дом наполнился криком и гулом. Под высокими потолками с лепниной гуляло эхо. Казалось, что я в царстве звуков и теней. В квартире по-прежнему никого не было видно, но звук нарастал. Он доносился из прихожей. Когда я была маленькая, у нас в семье сломался телевизор – он не показывал, только говорил. Ожидая мастера, мы почти месяц использовали телевизор как радио. Сейчас ситуация была аналогичной – звук был, а изображение запаздывало: от входной двери до любой комнаты здесь метров десять по прямой, и говорящие, вернее, галдящие, ещё не прошли этот путь. Судя по голосам, в квартиру вошло человек двести, ну, учитывая, что это итальянцы, может быть, пятьдесят. Гул нарастал. На меня надвигалась кричащая орда, а я по-прежнему никого не видела. Раздавались крики: «Где она? Где?» Хорошо, что я немного понимаю итальянский. Наконец, дверь распахнулась, и в кухню ворвались люди.