Валерий Роньшин - И мы были… и мы любили…

– Тара мана дута! – крикнул я ей вслед.

– Фута бута мута! – с восторгом завопила в ответ девочка. И, открыв стеклянную дверь, исчезла. Растворилась под дождем.

А рядом со мной осталась сидеть официантка. Звали её Вероника. Было ей уже тридцать три года. И перед ней стоял стакан, отнюдь не с апельсиновым соком.

– Знаете, – говорила она, – есть такая сказочка. Жила-была противная склизкая зелёная жаба. И вот однажды её спросили: почему ты такая противная, зелёная и склизкая?.. А жаба ответила: это я просто болею; на самом деле я беленькая и пушистенькая… Вот и я, когда тут (она показала на сердце) становится тяжело, смотрюсь в зеркало и говорю себе: на самом деле я беленькая и пушистенькая…

Старик-генерал мирно посапывал, прижав к щеке ладошку, как ребёнок.

Официантка встала и направилась к стойке. Не оборачиваясь, она прищёлкнула пальцами и подпрыгнула.

– Оп-ля!

В этот момент появилась молодая женщина с разноцветными глазами.

– Вы случайно не видели здесь маленькую девочку? – спросила она.

– Маленькая девочка уехала в Зурбаган, – ответил я.

– А вчера она улетала в Мильдендо, – сказала молодая женщина и села на стул, с которого только что встала официантка.

– Вы не подскажете, где находится собака Павлова? – в свою очередь спросил я.

– Знать, близка судьба твоя, – усмехнулась женщина, – ведь собака эта – я… Вернее, – поправилась она, – я была ею в прошлой жизни. И звали меня тогда – Рекс! – Она закурила. – Вы мне, конечно, не верите.

– Да нет, – сказал я. – Верю.

– Что же касается памятника – то вон он, – показала она дымящейся сигаретой в окно.

Я посмотрел. И действительно, на высоком постаменте стоял бронзовый пёс.

Дождь перестал. Мы вышли на улицу. И, задрав головы, смотрели на собаку Павлова. По небу плыли облакá.

– Это души умерших людей, – объяснила мне молодая женщина.

К нам подошла официантка.

– Знаете, почему к вам бабы пристают? – спросила она у меня.

– Нет, – сказал я. – А почему?

– У вас лицо порядочного человека. Вы не обидите. – Официантка помолчала. – В сущности, ведь женщине секс не нужен, женщине нужна любовь.

– Это точно, – кивнула молодая женщина.

К нам вприпрыжку приближалась девочка. Она что есть силы размахивала руками.

– Я птица! – кричала девочка. – Я должна всё время махать крыльями! Иначе я упаду и разобьюсь!

Я взял официантку за руку. Рука была как лёд.

– Какие у вас руки холодные, – сказал я. – Вы на меня не обижайтесь. Ладно?.. Я вам тоже сказку расскажу. Жила-была принцесса. И вот однажды пришёл к ней старичок и попросил яблоко. А принцесса ему вместо яблока дала перец. И старичок сделал так, что чтобы принцесса ни пробовала – ей всё казалось перцем. Вот и я, что ни попробую – всё перец.

Официантка ничего не ответила.

– Пора, пожалуй, и мне лететь, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– И куда? – спросила молодая женщина. – Если не секрет.

– Какой там секрет. В Шамбалу.

– А-а, – наморщила нос девочка. – Была я в этой дыре позапозавчера, ни-чё хорошего… Хотите провожу вас до Пулково, – предложила она. – Уж мне ли не знать, что такое одной-одинёшенькой бродить по аэропорту.

– Не надо, – отказался я. – Пострадать хочется.

– Тогда идите, – сказала девочка. – Идите и ни в коем случае не оборачивайтесь. А то умрёте.

И я пошёл. Не оборачиваясь.

А позади остались три женщины. Мал мала меньше. И ещё собака Павлова. Они молча смотрели мне вслед. Я чувствовал их взгляды. В особенности взгляд собаки Павлова.

По утрам Ирочке открывалась тайная суть вещей. Стены спальни начинали колыхаться, словно поверхность океана; зеркалá растягивались, как резиновые; а двери становились прозрачными.

Ирочка слюнявила указательный палец и начинала тихонько тереть лицо мужчины, лежащего рядом. Сначала под её пальцем исчезали его глаза, потом рот, брови, ресницы… Затем она брала кисти, краски и снова рисовала лицо воображаемого возлюбленного. Ирочка была художницей.

Когда Ирочка закончила работу, нарисованный возлюбленный сел в бежевый «бьюик» и укатил в офис. А у Ирочки, как всегда по утрам, начала слегка болеть голова (в прошлой жизни Ирочка была белкой, и охотник убил её выстрелом в правый глаз). Она помассировала бровь над правым глазом – самая болевая точка – и решила принять ванну.

После ванны Ирочка отправилась на кухню готовить себе тосты с сыром. По дороге она прослушала сообщение на автоответчике от мужа Валерьяна из Нью-Йорка. Валерьяна она тоже, кстати сказать, нарисовала – года три назад. Но так до сих пор и не стёрла.

Когда Ирочка наливала себе кофе, заиграл мобильник – тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля… Звонила Ирочкина подруга Леночка.

– Ну как твой роман? – привычно интересовалась Леночка.

– Какой роман? – привычно отвечала Ирочка.

– Что, опять нет никакого романа? – разочаровывалась Леночка.

У самой-то Леночки романы бывали чуть ли не каждый месяц. Впрочем, один из её бурных романов закончился-таки пышной свадьбой. Но… Но буквально на следующий день Леночка сообщила Ирочке трагическим голосом:

– Я разлюбила своего мужа. Я больше ничего к нему не чувствую. Я словно «чёрная дыра». Всё куда-то уходит… уходит…

И вот теперь Леночка кричала в трубку счастливым голосом:

– У меня всё прекрасно, прекрасно!

– Ты уже не «чёрная дыра»?

– О нет! Я завела любовника!.. Как он за мной ухаживает, какие дарит цветы, какие говорит слова!..

– А что будет дальше?

– Ой, отстань, – говорила Леночка. – Я не хочу думать о том, что будет дальше. Сейчас-то мне хорошо. Зачем думать о том, что будет после… Вчера я была у него дома и увидела красное платье его жены. Ну, примерила, конечно. И вдруг ощутила, что я – это она. Представляешь?!

Ирочка представляла. Но совсем-совсем другое. Мчащийся поезд. Двухместное купе. Она и Руднев. На сей раз Ирочка не нарисовала возлюбленного, а сделала его из фарфора. Руднев был обыкновенной фарфоровой статуэткой и даже не подозревал об этом.

– О чём вы думаете? – спросила его Ирочка.

– О вас, – ответил Руднев. – Мне вдруг показалось, что мне хочется, чтобы вы умерли. А затем я подумал, просить ли за это прощения? И тут же понял: нет, действительно хочется… Я бы ходил на вашу могилу, и душа бы рвалась, рвалась от полноты жизни; от того, что вас нет и никогда уже не будет…

Руднев продолжал тихонько говорить. Вагон продолжал тихонько покачиваться. Быстро темнело. И время в темноте уже не тянулось сплошной лентой, а было нарезано узенькими полосками. И был мир, где Ирочка спала с нарисованным Валерьяном в Нью-Йорке; и мир, где она ехала в поезде с фарфоровым Рудневым; и мир, где она разговаривала по телефону с Леночкой… и мир, где она пошла направо, и мир, где она пошла налево, и даже мир, где она взмахнула руками и… полетела.