Валерий Роньшин - И мы были… и мы любили…

Старику, как видно, тоже не хотелось разговаривать. Но о чём-то же надо было говорить, раз уж они сидели друг против друга.

– А вы сегодня ходили… – начал Пищалкин.

– Нет, – тут же ответил старик.

– Я же ещё не сказал – куда.

– Я сегодня никуда не ходил, – ответил старик.

На столе лежал журнал. Пищалкин открыл его, где открылось, и углубился в чтение:

В этом коротком стихотворении – читал далее Пищалкин – мы видим потрясающее владение словом. Автор, написавший его, поистине гений. Он не задумываясь – как истинный гений – просто бросил словá. А каков результат!.. Ведь «труп» – то есть «мёртвое тело» – есть понятие, отражающее необратимое состояние. Труп не может снова стать живым. А «голая» – эпитет, выражающий именно состояние обратимое. Голую можно одеть. Далее, труп можно раздеть – он будет голым. Можно голого одеть – он станет одетым. По большому счёту, даже не ясно, стала ли баба трупом голой или же её раздели уже потом. С формальной точки зрения, в паре слов «труп бабы», определяющим является слово «труп». Но если смотреть не формально, а по смысловому контексту, то тут определяющим словом становится «баба». И «труп голой бабы» можно перевести (именно перевести, к примеру, на иностранный язык) как «мёртвая голая баба». Поскольку эпитет «мёртвый» заключает в себе полную необратимость, то он прочно сливается с определяющим словом и составляет с ним как бы единое целое. А все дальнейшие определения – как обратимые эпитеты – как бы должны пристраиваться снаружи. То есть должно быть так: «голая мёртвая баба». Или: «голый женский труп», где опять-таки эпитет «женский» выражает даже не просто необратимое свойство, а – априорный атрибут. Поэтому при использовании оригинального слова «труп» логически должна быть такая последовательность слов: «голый труп бабы». Но в стихотворении автор поменял местами два слова, и эта иррациональность является средством усиления образности раз в сто как минимум.

– Хотите я вас сфотографирую? – неожиданно предложил старик-фотограф.

– Зачем? – спросил Пищалкин, отложив журнал.

– В вашем лице есть что-то неприятное. Меня привлекают такие лица.

– Да, есть, – подтвердил Пищалкин. – Помню, в детстве, один дядечка сказал мне: «Иди, парень, отсюда, мне твоё лицо неприятно».

– А вы что?

– Ничего. Ушёл.

– Дело даже не в том, что вы физически неприятны, – сказал старик. – В вас чувствуется духовная испорченность.

«Это не имеет никакого значения», – хотел было ответить Пищалкин. Но почему-то сказал:

– Это не играет никакой разницы.

Пищалкин снова начал листать журнал. На глаза попалась заметка, в которой говорилось, что Гоголь боялся быть похороненным заживо. Поэтому он пожелал в завещании, чтобы его тело предали земле только тогда, когда появятся явные признаки разложения. Что и было сделано. А в 1931-м году любопытствующие атеисты выкопали гроб Гоголя и вскрыли, чтобы поглядеть, что же осталось от великого русского писателя. А другой русский – советский – писатель Лидин, который присутствовал при этом, маленькими ножницами отрезал от сюртука Гоголя большой кусок. Впоследствии он сделал из этого куска переплёт для своего экземпляра «Мёртвых душ».

– Вы читали такого писателя – Лидина? – спросил Пищалкин, вновь откладывая журнал.

Старик покачал головой.

– Нет, не читал.

– Вас что, книги не интересуют?

– Нет.

– А почему?

– Не знаю, – равнодушно произнёс старик.

Пищалкин обратил внимание, что занавеска на окне задёрнута не до конца. Он подошёл и задёрнул. Его всегда раздражали подобные вещи: незадёрнутые занавески, незакрытые двери, незадвинутые ящики…

– Пойду, пожалуй, – сказал Пищалкин.

И пошёл.

– Рябины в этом году много, – сказал ему вслед старик. – Зима будет холодной.

Жили-были две сестрички – До и Ре. И вот как-то раз мама с папой сделали им на день рождения (а родились сёстры в одни и тот же день, в один и тот же час и даже в одну и ту же минуту) шикарнейший подарок – путёвку в детский Замок Чудес, который стоял на берегу Волшебного озера.

Этот замок был набит чудесами, как книги набиты буквами. Чего там только не было! Например, там был волшебный зал, в котором не действовала сила тяжести. И как только вы входили в этот зал, ваши ноги вам были уже не нужны. Вы начинали летать-летать-летать по залу, как летают птицы… А какие в Замке Чудес были яства, ооооооооо, какие там были яства! Тоже, естественно, волшебные. По сравнению с ними все другие самые-пресамые изысканнейшие кушанья казались просто-таки опилками, поли́тыми бензином.

А какой рядом с Замком Чудес раскинулся парк, уууууууууу, какой это был парк! В нём росли волшебные деревья, по сравнению с которыми все другие самые-пресамые красивейшие деревья казались чахлыми кустиками. А на волшебных ветвях этих волшебных деревьев сидели волшебные птицы. Они были ослепительно красивы. По сравнению с ними даже самые-пресамые прекраснейшие птицы выглядели просто-таки мокрыми курицами. А как они пели, ах-ах-ах, как они пели: фьюти-фьюти-фью… Просто волшебно. Не хотелось бы снова пускаться в сравнения, но придётся: по сравнению с этим волшебным пением песни всяких там соловьёв-дроздов звучали просто-таки как какое-то кваканье-гавканье.

А суперволшебным местом было Волшебное озеро. Об этом озере говорили, что тот, кто хотя бы раз искупался в нём, не забудет это купание ни-ког-да. Потому что ощущение от купания было таааааакое… ТААААААКОЕ… в общем, не передать – какое.

Не удивительно поэтому, что и До, и Ре, и все остальные дети с нетерпением ждали той заветной минуты, когда директриса Регина Борисовна – рыжая дама в чёрном платье – позволит им искупаться в этом волшебном озере.

И вот – наконец-то! – эта заветная минута настала. Появилась Регина Борисовна – как всегда рыжая и как всегда в чёрном – и захлопала в ладоши:

– Дети, дети, купаться, купаться…

– Ура-а-а!.. – закричали от радости До, Ре и все остальные детишки и, обгоняя друг дружку, бросились к Волшебному озеру

А вода в Волшебном озере была как роса – ну, то есть чистая-пречистая; и такая спокойная, что было даже не понять, есть ли вообще в озере вода. Но тут в воду с радостным визгом вбежали дети, поднимая миллионы бриллиантовых брызг. И всё смешалось – и визги, и брызги.

И До, и Ре, и вся остальная детвора и плавали, и ныряли, и плескались, и кувыркались в волшебных водах Волшебного озера. А весь последующий день после купания только и было разговоров, что о Волшебном озере. И даже вечером детишки-ребятишки не могли успокоиться и говорили, говорили, говорили о том, как они купались в Волшебном озере.