Валерий Роньшин - И мы были… и мы любили…

Но Ирочка выбирала мир, в котором у неё была дочка Лизочка. Ирочка в порыве чувств подхватывала Лизочку на руки и крепко прижимала к себе.

– Я тебя люблю, доченька! Лучше тебя нет никого во всём свете!

– Да, – обнимала её и Лизочка. – Только ты, мамочка.

Ирочка плыла по бескрайнему морю, наполненному бескрайним счастьем.

Рядом храпел фарфоровый Руднев.

– Руднев, – раздражалась Ирочка, – вы хоть понимаете, что у вас фарфоровое лицо? Когда-нибудь оно упадёт и разобьётся.

Лицо Руднева тотчас падало и разбивалось.

За окном текла речка. На берегу стояла церквушка. Это был Смоленск, а может, Саратов.

Сыпал редкий снежок.

– Где вы живёте? – спрашивала Ирочка у Руднева.

– В Зурбагане. А вы?

– А я вообще не живу, – говорила Ирочка. – Я утонула в бассейне. Народу было много, но никто не заметил, как я утонула.

Руднев узнал об этом только через год. Ему позвонила Леночка.

– Как?! Как утонула?! – кричал в трубку потрясённый Руднев.

– Подождите, – меланхолично отвечала Леночка. – Я зажгу сигарету. – Она зажигала сигарету и, красиво выпустив струйку дыма, продолжала: – Ещё год назад. В бассейне. Никто и не заметил.

Событие было исключительное, и из Нью-Йорка прилетел нарисованный муж Валерьян. Всю дорогу, пока он летел, Валерьян смотрел на страницу журнала. На странице был нарисован человек в виде надкушенного яблока. «Что же мне делать?» – думал Валерьян.

«А в самом деле, что он будет делать?» – спросила себя Ирочка, сидя на открытой террасе небольшого ресторанчика. День был солнечный. Невдалеке плескалось море. Звучала томная латиноамериканская песенка с несколько длинным названием: «Я разлюблю тебя только тогда, когда остановится моё сердце».

К столику подбежала рыжая такса.

– Ой! – взвизгнула Ирочка. – Она мне ноги облизывает.

– Дина, перестань! – послышался резкий окрик хозяйки. И Ирочке: – Дина у меня лесбияночка.

– Пожалуй, я тоже заведу себе таксу-лесбиянку, – тут же решила Ирочка.

– Хотите, я буду вашей таксой? – предложил Руднев.

Потом они сидели в маленьком кинотеатрике и смотрели фильм про то, как мужчина и женщина сидели в маленьком кинотеатрике и смотрели фильм про то, как мужчина и женщина сидели в маленьком кинотеатрике и… И когда они вышли из маленького кинотеатрика, на небе уже сияли большие звёзды. А горы, окружающие Сочи или Судак, были похожи на спящих чудовищ.

– Почему вы не женитесь? – спрашивала Ирочка.

Руднев загадочно улыбался.

– Женщина для меня – это пропасть, в которую я могу смотреть до бесконечности, но никогда не прыгну… Впрочем, – добавлял он, – я был два раза женат.

– Врёте, – лукаво щурилась Ирочка. – Никогда вы не были женаты.

– Я не вру, – серьёзно отвечал Руднев. – Просто иногда я вспоминаю то, чего не было… К женщинам я отношусь с благоговение, – продолжал он. – Вернее, не к самим женщинам, а к той тайне, которая в них заключена.

– А вам никогда не хотелось стать женщиной? – интересовалась Ирочка.

– А я женщина, – смеялся Руднев. – Меня тестировали, и я оказался стопроцентной женщиной. Хотите, я надену вашу клетчатую юбку?

Теперь смеялась Ирочка.

– Я сразу представила себе такого шотландца с волынкой. – Она поиграла на воображаемой волынке.

Тем временем ночь прошла и наступило утро.

– Как?! – ахнула Ирочка. – Уже утро?!

Руднев, ни слова не говоря, снял с её запястья маленькие часики и перевёл стрелки на несколько часов назад. То же самое он проделал и со своими часами.

– Сейчас снова наступит ночь, – заверил Ирочку Руднев.

И действительно – снова наступила ночь.

Ирочка лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к едва слышным голосам – это всё, что осталось в номере от тех людей, которые когда-то здесь жили. Скоро и их с Рудневым голоса вольются в этот общий хор, думала Ирочка, и будут плавать под потолком, словно сигаретный дым, постепенно тая… тая… тая… Незаметно для себя Ирочка уснула. Ей приснились тишина и одиночество. «Особенно хорошо, – продолжала думать Ирочка уже во сне, – что снятся и тишина, и одиночество. Одновременно». Затем она долго блуждала по запутанному лабиринту своих мыслей, пока наконец не вышла к морю. Оказывается, это был не Судак и не Сочи. Это была Феодосия. Напротив домика-музея Грина располагалась невзрачная забегаловка. И, конечно, называлась «Ассоль».

Ирочкина жизнь стала походить на бесконечный праздник. Но с каждым днём Ирочка чувствовала себя всё более опустошённой. Однажды она попыталась увидеть в зеркале свою душу. У неё ничего не получилось. «Надо уезжать», – подумала Ирочка. Ей стало легко и хорошо от этой мысли. Что-то заканчивалось, и это означало, что что-то начинается.

– Мне стали сниться вещие сны, – доверительно сообщила Ирочка Рудневу. – А после, уже наяву, происходит то, что я видела во сне. Сегодня мне приснилось, что мы с вами расстались. Так что я уезжаю.

– Вы не можете вот так взять и уехать, – нахмурился Руднев.

– Могу, – ответила Ирочка и направилась к выходу.

– И вы уверены, что поступаете правильно? – сказал ей вслед Руднев.

Ирочка не ответила. Она открыла дверь и навсегда исчезла для Руднева в этом огромном мире.

На улице было раннее утро. Светило солнце. Пели птицы. С моря дул тёплый ветерок. Ирочка села в свою вишнёвую машинку и поехала. Ехать было одно удовольствие. Положив в рот шоколадную конфетку, Ирочка включила музыку. «Мир прекрасен, пока ты в нём существуешь», – пела певица.

У церквушки с жёлтыми куполами Ирочка остановилась. Молодой священник приветливо улыбнулся Ирочке.

– Здравствуйте, – сказала ему Ирочка серьёзно. – Я – богоискательница, Бога ищу. Вы случайно не знаете, где его найти?

– Случайно знаю, – ответил священник всё с той же приветливой улыбкой.

– И где же?.. – тоже улыбнулась Ирочка.

– Да вот он, – священник указал на маленькую птичку, сидящую на ветке.

– Ты Бог? – спросила Ирочка у птички.

– Фьюти-фьюти-фью… – ответила ей птичка, вспорхнула и улетела.

Однажды осенним дождливым днём Пищалкин зашёл к одному старику, недавно умершему.

– Холодно на улице? – спросил старик вместо приветствия.

– Да нет, – ответил Пищалкин. – Но этот дурацкий ветер…

Пищалкина всегда раздражал ветер.

Старик рассеянно перебирал снимки, разбросанные по столу. До своего ухода он работал фотографом. Пищалкин тоже взглянул. На одном из снимков – пустынный дворик. На другом – тот же самый дворик, и тоже пустынный.

– Меня интересует пустынность, – сказал старик.

Пищалкин ничего не ответил. Он подумал, что, пожалуй, не стоило сегодня приходить к старику. Именно на минуты этого визита пришёлся упадок духа. Невесть откуда явилась апатия…