Игорь Аркадьев - Записки старого доктора

С Надеждой с тех пор я не виделся. Она не заезжала и не звонила. На момент написания этих строк прошёл уже почти год с того злосчастного дня. Сегодня уже конец сентября 2015 года. Может быть, я её обидел чем-нибудь? Не знаю. Соседи говорили, приезжал пару раз какой-то человек, заходил в квартиру ненадолго, и уезжал. Я подозреваю, это был тот самый юрист Толя. Насколько можно судить, квартиру никто не продаёт, хотя, думаю, новая хозяйка уже должна была вступить в права наследования. Впрочем, это не моё дело.

Мой уважаемый читатель, наверное, думает, что сразу после этих событий и под впечатлением от них я бросился на дачу для того, чтобы, поскорее, начать изучение дневников, а, вернее, еженедельников Александра. Так вот, ничуть не бывало! Во-первых, его смерть мало что изменила в моём представлении о ценности его ящика и всего окружающего мира. Я врач, причём довольно равнодушный врач (если эти понятия совместимы), и смерть человека не оказывает на меня такого шокирующего воздействия, какое она имеет на простого обывателя. Кроме того, не будем забывать, что моё любопытство всегда было сильно перемешано с ленью, поэтому я не ощущал особого энтузиазма покопаться в пыльной макулатуре моего бывшего соседа. Тем не менее, когда я всё же добрался до этого ящика с прямой целью извлечь оттуда немного бумаги для воспламенения дров в камине, моё отношение к плотно уложенным там общим тетрадкам было немного иным на фоне этих недавних событий, более уважительным, что ли. Я уже не мог просто так, взять и выбросить в огонь всё подряд, даже не попытавшись взглянуть на содержимое ящика более внимательно.

Я решил пойти по самому простому пути. Каждый раз, оказываясь в дровяном сарае, я открывал ящик и, не спеша, отбирал всю макулатуру, которая точно не имела отношения к его репортажам. Это были старые бухгалтерские отчёты по разным фирмам за разные годы на листах формата А-4 в папках и без них, в сильно измятом состоянии и не очень. Все они пошли в отдельную стопку, подлежащую безжалостному сжиганию. Далее, я отобрал довольно большое количество старых школьных учебников для младших классов, как правило, в весьма потрёпанном состоянии. Здесь же попались несколько разорванных книжонок детских стихов и прозы разных советских авторов. Вся литература, по-видимому, наследие матушки Александра. Их я тоже не стал сохранять за слишком поношенный вид – вторая стопка на сжигание. Уже легче. Остались несколько десятков простых ученических тетрадей на 12 листов и, на глаз, пару сотен общих тетрадей на 48 листов с разными обложками, советского и постсоветского производства. Плюс ровно 11 самых толстых тетрадей на 96 листов каждая с одинаковыми серыми обложками, видимо купленных одновременно. Вот с этим тетрадным остатком мне уже пришлось повозиться. Оказалось, что далеко не все из них были репортажами. Некоторые оказались просто чистыми, видимо их купили впрок и не использовали. Много тетрадей было заполнено наполовину, на треть или в случайном порядке (скорее беспорядке). Как правило, это были какие-то черновики с экономическими выкладками и расчётами, содержание которых было не вполне ясно. Учитывались какие-то товарные приходы, какие-то расчёты с кем-то и так далее в том же роде. Хозяин мог бы и сам от них избавиться вовремя. Похоже, мания сохранения архива распространялась у него буквально на все записи. Бухгалтерское профессиональное заболевание – всё должно быть архивировано!

Несколько раз в процессе этой работы у меня появлялась мысль, а не отправить ли всё это моё наследство прямиком в печку, причём не на растопку, а так, всё подряд, без разбора и сразу, надоело! Причина, по которой я этого не сделал, состояла в том, что все, даже черновые записи Александра были сделаны очень хорошим, разборчивым почерком, а тетради, которые были посвящены дневниковым записям, отличались удивительно аккуратным размещением материала. Были указаны все даты в полном виде, страницы пронумерованы. Читать – одно удовольствие. Я с моим корявым медицинским почерком не мог отнестись к такому качеству покойного без уважения.

Наконец, через две недели работы я получил итоговый результат: 85 общих тетрадей (включая 11 штук на 96 листов) были посвящены дневниковым записям, причём, далеко не все они заполнены от корки до корки. Не так много, как я боялся. Я избавил их от пыли, разложил по датам, и нанёс на обложку каждой порядковый номер синим фломастером. Затем сложил стопками на столе в каминной комнате. И приступил к неспешному просмотру, вооружившись красной ручкой.

Как я уже сказал, читать было легко. Я никуда не спешил. Записи детского периода проскочил довольно быстро, не найдя ничего особенно интересного и поучительного, замечая только постепенное укрепление и выравнивание детского почерка, который шаг за шагом превращался почти в каллиграфический с красивыми завитушками у некоторых, особенно заглавных букв. Казалось, что таким почерком невозможно писать быстро. Но я видел его черновые записи в других тетрадях, писанных, очевидно, наспех, там почерк отличался такой же чёткостью и равномерностью. Замечательное качество. Что же до содержимого, полагаю, я всё же добрался, наконец, до интересных моментов. По хронологии их начало совпадает с тем самым историческим изломом, который в разной степени преобразовал жизненный уклад многих миллионов моих соотечественников, выворачивая наизнанку их характеры, их мировоззрение, их судьбы. Я имею в виду, конечно, распад ужасной советской империи и превращение её остатков, вернее, останков, в нечто разлагающееся и зловонное, и потому ещё более мерзкое, как и положено при переходе живого и очень больного организма в состояние трупа. Конечно, мой герой не отличается высокими моральными устоями. Это очевидно. Но и типичным представителем бандитского или полубандитского бизнеса, который характеризуется высшей степенью невежества своих участников и столь же высокой степенью их наглости и презрения к окружающим, независимо от пола и возраста этих окружающих, он также не является. Иногда кажется, что он вполне инородное тело в этом процессе, который Карл Маркс когда-то назвал «первоначальным накоплением капитала». Тем интересней этот персонаж, на мой взгляд. И я укрепился в этом мнении, когда, через несколько месяцев неспешного чтения, получил некоторое количество вполне законченных сюжетов. В этот момент, никак не раньше, я понял, что хочу изложить какие-то из этих сюжетов на бумаге. И дело тут не только и не столько в интриге самих сюжетов, которые иногда закручены довольно лихо. Главный вопрос, который произвело это чтение на меня – вполне философский. И в то же время вполне бытовой, поскольку этим вопросом очень часто задаются в этой жизни все, причём в самой повседневной жизни. И я не знаю кого-либо, кто ответил бы на этот вопрос вполне определённо и аргументировано. А есть ли вообще точный ответ на него? Вопрос этот можно сформулировать по-разному. Точная формулировка здесь не имеет значения. Итак, в какой степени сам человек, его воля, его желание, его субъективные устремления формируют, делают или создают его судьбу? Или, что то же самое, насколько человек есть игрушка в руках стихийных или божественных сил (как кому нравится)? Или ещё по-другому, насколько человек есть хозяин своей собственной судьбы? Практика моей жизни, например, показывает, что как ни пытайся углубиться в суть данной проблемы, как ни мудри, а всегда можно найти конкретный пример, который опровергает любое установленное здесь правило.