Валерий Петков - Камертон (сборник)

Здание осыпается, давно не было ремонта.

С другой стороны – центральный проспект, машины несутся круглосуточно, но звуки долетают глухо. ДК – колонны толстые.

Мелкая металлическая стружка пальцы ранит. Они чёрные, скользкие от смазки. Пальцы грязные, припухшие, скрюченные от постоянного прихвата-подхвата мелких гвоздей. Заусенцы стали появляться. Раньше не так быстро, а теперь постоянно, зло донимают.

Пустота и одиночество возникают, и пропадает ощущение времени. С одной стороны, торопишь его, а с другой – думаешь, как бы растянуть, чтобы больше наклепать. И тянешь эту гармошку слева направо.

Ссутулился, сижу на стуле, подушку подложил под задницу. В старом тёщином халате на голое тело. Синем, рабочем. Вышито на кармашке гладью – «Аня». Так тёщу зовут. Она тридцать два года отработала на нашем заводе-гиганте.

Захватанный халат, пальцы кое-где отпечатались. Запах масла, производства, хозяйственного мыла, вперемешку с духаном кислых щей, чего-то подгоревшего от плиты. Душно, вспотел. Открыть бы окно, да боюсь – простыну.

Кладовка в углу. Из-под двери тянет землёй, картошкой, лежалый лук пахнет сладковато, тошнотворно, как усталый грузчик. Там припасы, закатки – овощи, грибы, компоты в банках. Разносолы. Всю осень с тестем таскали, заготавливали, как два бурундука – в нору. Иначе не дотянуть до зарплаты, а надо ещё и отложить. Желательно больше.

Часы на стене. Стараюсь на них не смотреть, взгляд же так и тянет магнитом, глаза опустил, а сам прикидываю – сколько ещё до нормы, до минимума? Сдельщина! Можно сделать – сколько сможешь, но не хочется портить отношения с приёмщицей, и гонишь к задуманной норме. Да и премия будет от выработки. Тоже – не помешает нашей задумке с квартирой.

Часы в большом деревянном футляре, блестящую тарелку маятника туда-сюда гоняют. Стучат громче, чем я на станке. Тесть глуховат, доволен часами.

Плафон над головой – жёлтый, будто в него нассали, но шевелится пыль внутри полусферы, и как-то странно. Жёлтая пыль, словно в пустыне песок несётся над головой.

Слева кухонный комплект, шкафчики «под сосновую доску».

Попить водички, что ли? После огурцов ужасно хочется пить. И заодно отлить сбегать. Надо остановиться, встать, распрямиться, руки крепко, с содой постараться отмыть. Нет, пожалуй, ещё с десятка два-три наклепаю. Потерплю до последнего. Может быть, уже до конца «смены». Туалет сразу за дверью. Должен успеть «донести».

Один в большой кухне. В голове пустота, и кажется, что в ней отдаётся глухой стук пуансона о матрицу.

Факир – сижу на гвоздях, показываю сам себе фокус – за те же деньги.

Тошнота ненадолго отпустила. И снова есть захотелось. Всё время чего-то хочется. Как беременная женщина! Почему, когда не сижу за станком – ничего не хочется? А так – свербит всё время.

Тут же кресло-кровать раскладное, напротив. Инструмент тестя сложен – он подрабатывает, починяет всё подряд, в частном порядке, тоже копейку складывает. Умелец! Мне до него далеко. Сорок пять лет на заводе нашем отпахал в механическом цехе!

Столик в углу, стопка бумаг – жена в пятницу делает отчёт, помогает главбуху с балансом. Раз в квартал премию ей дают за это. Одно к одному, копеечка набегает. Стараемся – все! Дружно – не грузно, как говорится. Мои родители тоже подрабатывают – отец в охране, мама – при санчасти. Обещали помочь – «боевые пенсионеры».

Я у них один. Старший брат умер маленьким. Поранился ржавой железякой и скрыл от них. Столбняк, заражение. А я – поскрёбыш, последний. Тёща говорит, что такие, как я, два века живут. За себя и за братика.

Родители мои любят внучку, и жену мою, и её родителей. Робко так, неназойливо и трепетно. Поэтому я не решаюсь их расспрашивать подробнее о смерти брата.

И Любушка моя, Любаша, Любонька – тоже одна у родителей. Какие уж тут дети, если теснота, как в чулане…

Так хочется вытянуться. Руки слегка трясутся. Поднять бы их над головой и лежать, лежать. Спину распрямить, пальцы, всего себя превратить в струну.

Кажется, что руки у меня сейчас стали ниже колен, а ноги от колен и выше – укоротились. Что-то обезьянье во мне такое возникло, согбенное, от приматов, приземлённое, трудно распрямляемое. Главное – ничего другого, никаких желаний, кроме как пожрать и поспать. А – нет! Ещё бы – отлить! Или потерпеть? И попить! Сразу и много, про запас, чтобы потом долго не вставать.

И никуда идти тоже не хочется. Ненавижу дни рождения, юбилеи, свадьбы. Какой там – театр, гастроли. Дорого! Да и вечер – впустую! Ни одного гвоздя не успеешь наклепать! Приходится потом все выходные корпеть, а так хочется с дочкой погулять, поспать подольше.

Убрать этот гулкий звук из головы.

Люблю долгие официальные праздники – тогда и норму можно выполнить, не напрягаясь особенно, и выспаться. И даже с семьёй выйти в парк или на стадион возле школы. По беговым дорожкам пару кружков нарезать не спеша, пивка попить на скамеечке, подремать, лечь спать вовремя.

Шляпка накрывает шайбу, пуансон сминает, подгибает шляпку под края шайбы, и вот он – ещё один гвоздь!

В крышку гроба нашей бедности!

Шайба-матрица-пуансон – пошёл-штамповка-щелчок – ещё один гвоздь – мебельный, декоративный! Готовенький! Новорождённый, тёпленький ещё от всех этих манипуляций!

Вот так – сильнее, ещё сильнее вогнать! Работа хороша тем, что злость можно с толком использовать, направить её на созидание и разрядиться. Представить себе кого угодно – или из едкого начальства, или какого-нибудь раздолбая в трамвае, сволочную морду из очереди… вогнать с лёгким остервенением пуансон в матрицу – загасить это виденье! Да и качество от этого только лучше!

Ведь гвоздь внутри, под шляпкой, должен крепко держаться, не шелохнуться. Иначе брак, а так – маленькую премию подкинут. Есть реальный шанс.

Ээээх-ма! Фирма «Пресссман & Пресссман»! ООО Лимитэд!

Представил этот знак – &, подумал, что похож он на извивающегося червяка на крючке. Засмеялся.

Хорошо, сосед снизу – парализованный. Я долблю, он мычит, благим матом орёт. Показывает на потолок дочери. Дочь его навещает – днём приходит. Он опять что-то сказать ей хочет, силится, она ничего не понимает, волнуется, давление у неё повышается. Говорит – профзаболевание от работы в гальванике.

Стук получается сильный от моего станка. Отдаётся в деревянные перекрытия. Вот сосед силится ей об этом рассказать, а не может. Тайна наша пока не раскрыта. Можно ещё поработать.

Только бы пальцы не подсунуть под пуансон! Задумаешься, устанешь… Беда! Нечем будет работать. А денег надо много – семье-то четыре года, ничего своего, всё – тёщино. И мебель нужна, и посуда, и вилки-ложки, занавески-шторы! Да куда ни глянь – всё надо! И самые большие траты – вот на эти все… вилки-ложки-поварёшки!