Ирина Ордынская - Святой Иерусалим

Несколько раз в день у Камня Помазания службы. В остальное время люди раскладывают на камне вещи, которые станут тут святынями. Кто-то скромно кладёт носовой платочек или головной платок, другие приносят целые сумки вещей, десятки платков, свечей, иконок, чёток и даже еду. А почему нет, у каждого свои молитвы в этом месте, свои заботы. Когда людей в храме немного, и на камень долго ничего не кладут, на нём густо выступает миро, оно благоухает запахом невероятных цветов. Миро собирается много, оно заливает щели и ложбинки этого шероховатого розового камня, почти правильной геометрической формы, где-то полтора метра на три. Проведешь по нему рукой, она легко скользит по маслянистой жидкости, летит, чудо – камень плачет неземной слезой миро. Мой впитавший эту благодать платок несколько месяцев сохранял чудный запах.

Совсем рядом слева от Камня две крутые узкие мраморные лестницы возносятся на Голгофу, по одной люди поднимаются вверх, по другой спускаются. Обыденная дорога из потёртых двух десятков достаточно измазанных мокрыми башмаками ступеней – и человек оказывается в горестном месте, на границе Нового завета, соединяющего его с Богом. Плохая погода сделала своё дело, на Голгофе только один человек – строгий греческий монах – читает про себя духовную книгу, отвлекшись на секунду, чтобы дать нам свечи, он снова погружается в чтение.

Небольшое пространство, крест с нарисованным телом распятого Иисуса среди сплошной позолоты украшений на иконах, яркие красочные дорогие лампады, и под всем этим – внизу, куда можно приползти только на коленях, круглое отверстие в скале, в которое был вставлен Его Крест. Ещё несколько мокрых от непогоды паломников следом за нашей семьёй благоговейно опускаются на колени, чтобы прикоснуться к месту водружения Креста.

Господи, почему же так тяжело? Стою на Твоей Голгофе и испытываю страшный стыд. Прости, у памяти Твоих Страданий остро чувствую себя животным человеком, бесконечно несовершенным. Какой-то мудрый человек вынес ящик-подсвечник о здравии прочь в сторону от сияющего алтаря распятия на Голгофе, в темноту, в проход. У Распятия только свечи об упокоении, молитва о тех, кто уже готов к суду. Что мы, живые, можем просить у Тебя в этом святейшем месте? Когда голову тяжело поднять от стыда. Помилуй, Господи, помилуй. Ты бесконечно добр, вот и апостола Петра простил, когда тот отказался от Тебя. Страшно подумать, сколько раз, сама того не ведая, за прошедшую жизнь я отказывалась от Тебя своими поступками. Я часть того самого человечества, что ходит веками по этому городу и по всей Земле и кричит – «Распни Его», – что сейчас продолжает страшно воевать и лютовать на Земле. Этот первородный грех, он на мне, на всех моих родных. Его не замолить, это, как по Твоим словам из Евангелия, возможно исправить только Богу. Прости за всё несовершенство, я поставлю пахучие свечи в тёмном коридорчике слева от Голгофы и поплачу от стыда, горя, вдохновения, радости от предвкушения Твоего Воскресения, немного позавидую монаху, что вечность читает здесь свою духовную книгу. И решу для очищения приходить сюда каждый день, пока буду в Иерусалиме.

К закрытию, когда храм совсем опустел, приехавшие на автобусах паломники поспешили разъехаться, боясь плохой погоды, ушли в дождь группы пеших туристов, кутаясь в куртки и прикрываясь зонтами. За полчаса до закрытия храма на лавке у ворот появился пожилой ключник-араб, который каждый день следит здесь за порядком. Из года в год он по утрам открывает двери храма, а вечером их закрывает, как до него делали многие поколения его предков. Именно этой семье когда-то вручили ключ от Храма Гроба Господня, вот теперь века он переходит от отца к сыну. Уставший вечером ключник сидел тихо, думая о чём-то своём, покорно ожидая ухода паломников.

У Камня Помазания никого не осталось, напротив него за открытым проемом ворот лил дождь, порывами ветра заносивший брызги под крышу храма. Высокие своды над Камнем, вход в греческий православный храм и лестницы, ведущие на Голгофу, были освещены плохо, блики от ряда тусклых маленьких фитильков лампад лишь немного освещали пространство, делая его загадочным. На Камне вновь собралось миро, он блестел, как отполированный, как зеркальный, а его розовый цвет в полутьме стал казаться кирпичным. Совсем рядом за порогом шел дождь, холодный, со снегом, и так было понятно, что за воротами начинался обычный взрослый, жестокий мир. И уходить не хотелось, и так хорошо думалось о важном, о главном. И стоять у Камня на коленях стало уютно, и зачерпнутое пальцем льющееся из него миро осталось нарисованным крестиком на лбу. И хотелось сказать старому арабу, многозначительно погремевшему ключами: «Не выгоняй нас, дорогой, оставь нас на этом островке, напрямую связанным с лучшим горним Иерусалимом. Откуда на этот священный Камень стекает священное миро».

Ночью была гроза, то самое ненастье над Иерусалимом, которое так ярко представлял себе писатель Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». Наверное, он почувствовал, что над этим городом, собиравшим над собой веками молитвы и проклятия, иногда материализовавшись из невидимого духовного противостояния, бушует настоящая буря. Всю ночь, мешая спать, ветер выл в висящие на тонких креплениях вдоль старых домов трубы, терзал деревья, обрывая редкие уставшие за ползимы листья и самые слабые ветви, бросал в окна всем, что удавалось ему добыть, оторвать силой своих порывов. Утром дорога в Старый город напоминала осмотр перечня потерь после сражения: кучи обломанных веток на земле; несобранные перезрелые мелкие маслины, невостребованный городской урожай, чёрным слоем лежали никому не нужные, растоптанные прохожими; из урн беспомощно торчали поломанные зонтики людей, отправившихся на работу ещё до окончания грозной бури. Они не смогли спасти своих хозяев от шквала, и теперь их ручки стыдливо и печально торчали из каменных урн как мусор. Погибших зонтиков было столько, что они местами лежали брошенные и вдоль тротуаров, напоминая, как беспомощны слабые приспособления людей в противостоянии со стихией.

Дорога в Старый город к ближайшим к нашему отелю Яффским воротам проходила вдоль высокой стены, сложенной из огромных бежевых каменных блоков. Она опоясывает тот самый древний город, что существует здесь тысячелетия. Эту охватывающую старый город крепостную стену с мощными воротами по всем сторонам подарил городу один из султанов Османской империи.

Мы шли вдоль стены по каменной дороге, на которой изредка встречались деревья, в основном, пальмы. Вдали у подножья стены открывалась панорама кварталов со столетней историей, впрочем, в любом другом селении мира и они были бы стариной, а здесь такими уже не казались. Небо чёрными тучами готовилось снова разрядиться дождём. Нам встретился раввин, который, укрывшись покрывалом, сжав в руках крохотную книжицу, что-то быстро читал-шептал, не обращая внимания на окружающий мир. За ним пробежали весело болтавшие между собой мальчишки с развевающимися на ветру пейсами, одетые в одинаковые чёрные сюртучки.