Владимир Гамаюн - Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях

Я убираю, толкаю отработанную породу в отвал, это в основном мелкие камни, щебень, галька. Как только я освоился на бульдозере, стал маленько лихачить, нож подводил к колоде чуть ли не в миллиметр. Ну и как результат моей ненужной удали – задел отвалом и сдвинул колоду. Промывку сразу остановили, колоду опять поставили на место, законопатили стык и погнали дальше. Этот участок мы уже почти отработали, оставалось сделать зачистку, демонтировать прибор и переезжать на другой полигон.

Вечером у нас пересменка, ждём вахтовку. От не хрен делать, мой коллега из местных, дразнят его Олегом, взял старательский лоток, залез под колоду и в том месте, где был разрыв, набрал песку, а с лотком он, как и любой колымский пацан, обращался ловчее любого геолога. Через некоторое время кореш вернулся с полным спичечным коробком золотого песка. Оставалось толкануть его кому-то, но и это не было проблемой, если верить аборигену Олегу.

В те годы артели сдавали государству золото по 25 рублей за грамм, а ингуши давали за ворованный металл 40 рублей, и хотя на каждом прииске есть чекисты, скупка была почти легальной. Никто это не афишировал, но все знали и с доносом в ГБ не спешили. Знал народ и то, что пойди они сдавать найденное золотишко в контору, там всю душу вымотают, где взял, сколь, зачем, где остальное спрятал, ну и т. д. Проклянёшь и себя, и тот миг, когда нагнулся за этим блеснувшим в отвале самородком, а чечен или ингуш глупых вопросов не задаёт. Они вообще никаких вопросов не задают. Все эти побасёнки из чужого опыта, у меня такого фарта не случалось. И слава богу.

Олег даёт мне коробок с презренным металлом, и я удивляюсь его тяжести, думаю, как тяжело оно даётся, так оно и весит. В первый раз в жизни я держал в руках золото в таком количестве, ну и в таком виде. Олег, с четырнадцати лет работавший с батей на одном бульдозере, наверняка перевидал на своём молодом веку ни одну тонну золота и удивить его чем-либо было трудно. Хотя на металл он смотрел как на триппер, коль поймал, избавишься от него не скоро.

А у Олега это время как раз и наступило, он поймал свой триппер, от которого можно избавится, лишь передав другому. У него в мозгу уже выстроились ряды бутылок, которые можно выручить за металл, что ему зря пропадать. Я даю ему дельный совет: выкинуть эту беду в колоду и не искушать судьбинушку, но кто и когда видел старателя, выбросившего просто так золото. Не в силах расстаться со своей добычей, он оставляет его у себя, и, думаю, что последующие трагические события, так или иначе, связаны с этим золотом. С этого момента и пошла у нас сплошная хренотень и даже с летальным исходом. Наказал ты, боженька, да не тех, ты слеп, зол и несправедлив.

Всё это случилось в тот же день. Приехала смена, поговорили о работе, о том, о сём, покурили. Они приступили к работе, а мы полезли в кузов бортового газона, где была всего одна лавка. Сашок, мониторщик скоренько занял моё обычное место по правому борту, за смену всех достала жара и гнус, и никому не хотелось лезть в жаркую кабину. Мне места на лавке не досталось, и я нехорошо, но без злобы матерясь, лезу в кабину. Парни хохочут. Кто не успел, тот опоздал, ну да ладно, тут езды-то полчаса, не сдохну.

Водила, несмотря на артельный сухой закон, врезанный прилично. Толкую ему: «Ты же, гад, за штурвалом, да и людей везёшь, не дрова». Тому же по херу всё, ему базарить охота, гонит, что-то базлает, на дорогу не смотрит. Кричу ему: «На дорогу гляди, придурок!». Но куда там. Дорога гравийная, ровная, но со многими поворотами, а навстречу нам топит с чёрным выхлопом КамАЗ-наливняк да ещё и с таким же прицепом, но идёт точняк за сотню. Он как громадный пылесос собирает с дороги всю пыль и выплёвывает её за кормой. Расходимся на встречных курсах, и сразу наступает ночь, обалдуй, водила даже и не подумал притормозить, а был как раз поворот, но мы по-прежнему пёрли прямо, уже в овраг, в кусты куда-то. Я только успеваю крикнуть: «Куда, козёл?»…Поздно. Цепляем правым колесом бровку дороги, он берёт руль резко влево, и мы закувыркались. Пару раз перевернувшись по ходу, ГАЗон стал на ребро, потом, подумав, завалился ещё раз, лёг на кабину вверх колёсами. Во время этих перевёртышей, у меня в башке, мелькала почему-то одна мысль: жопа, ноги, голова – жопа, ноги, голова. Помню ещё треск сминаемого металла, хруст ломающихся стёкол, и всё… Очнулся я от боли и сразу не мог понять, где земля, где небо, и что на меня так давит.

Правую руку вообще не чувствовал, будто её и не было, поднять или повернуть голову тоже не мог, сам лежу брюхом вниз. Закатил я глаза под лоб, выпятил их как рак, вижу, ходят по траве чьи-то рыжие кирзовые сапоги, слышу голоса. Садясь в ГАЗон, я был в комнатных тапках, сейчас чувствую, что босой, пальцами шевелю, значит, ноги со мной, на месте, а вот где моя правая рука не знаю, не вижу, не чувствую. Ору, как я думал, во всё горло: «Гады, где мои тапки?» Пацаны слышат из-под груды металла мой то ли стон, то ли писк, врубаются: «Вован, да ты никак живой? А ну, кореша, взялись!». Взялись, да не тут-то было, попробуй, подыми грузовик. Побежали искать по обочинам что-нибудь подходящее в виде лома или трубы, но ломы вдоль дороги почему-то не валялись, а какие-то старые трубы нашли. Ну а я пока в это время отдыхаю в раздавленной кабине, на железе и под железом, откуда-то льётся на меня бензин. Сейчас только малейшая искра, и 90 кг шашлыка будут враз готовы. Не желая стать шашлыком, ору со всех силёнок: «Сволочи, не курите, сейчас рванёт, и вам не хило будет!». Теперь только я осознаю, что раз мужики живые, значит, меня не бросят, выручат, достанут из этого мангала с бензином. Мне повезло, что кто-то недалеко вывалил на обочину строительный мусор, там-то и нашлись какие-то трубы.

Засунули их под машину, поднажали и раздавили меня совсем. Оказалось, что нужно было не так и не туда, а совсем наоборот, но обо всём этом я узнал потом, когда очнулся на пыльной траве. Рука, которую совсем не чувствовал, хотя и была при мне, но как бы и не моя. Поворачиваю голову, вижу рядом Саню-мониторщика, это он занял мое место в кузове, а сейчас у него вскрыт череп, и всё забито пылью с запёкшейся кровью. Санёк был ещё жив, но без сознания, придя ненадолго в себя, он только спросил: «Как ребята?» Это были его последние слова, не приходя в сознание, Санёк умер в больнице Сеймчана, куда нас доставили санитарным вертолётом. Врачи сказали, что он был весь изломан, и шансов выжить – никаких.

У него осталась молодая жена с грудным ребёнком, мальчиком, тоже Санькой. Они были колымскими аборигенами, а у местных пацанов, в большинстве случаев, одна дорога. Это дорога отцов старателей, золото требует жертв, крови, человечины. Уже потом я узнал, как всё было. Когда началось наше авто-сальто-мортале, ребят сразу выбросило из кузова, а Саня каким-то образом оказался под кузовом, и парни голыми руками порвали толстый деревянный борт, доставая его, хотя и сами были ободранные, побитые и едва стояли на ногах. Они же вытащили и спасли меня, спасибо Вам, коллеги, старатели, браты!