Владимир Гамаюн - Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях

Что касается водилы, то, оказывается, когда ГАЗон в последний раз стал на борт, как бы раздумывая, стоит ли ему кувыркнуться ещё раз, он наступил на меня, как на труп, чтоб ловчей было выскочить из кабины, схватил из бардачка стакан, и вылетел наружу, как бы подтолкнув грузовик, отчего тот опять по ходу рухнул вверх колёсами на крышу кабины.

Кабина сминалась как картонная, не спеша, но неотвратимо, со скрежетом металла и хрустом стёкол, потом я выключился. У водилы не было даже царапины, только носопырка разбита. Первым делом он поссал в стакан и заглотил свою мочу, потом стал просить парней, чтоб тоже плеснули ему ссанья, а то гаишники могут подумать, что он пьян. Сука! Ему было по херу, что он натворил, что людей покалечил, Саню убил, ребёнка осиротил, без отца оставил, а молодую жену вдовой сделал.

Бежать с Колымы некуда, поэтому его даже под стражу не взяли до суда. Приезжал он и к нам в Сеймчан, в больницу, просил, чтоб мы изменили показания и сказали на суде, что на момент аварии он был трезвее трезвого. Простить мы не смогли – это был не тот случай, когда великодушие и гуманность уместны. Да и по жизни он был с большим гонором, но дрянным и пустым человечишкой.

Как ни странно, но во время всех этих перевёртышей коробок с золотом уцелел. Олег, уже в больнице, пару раз терял его по пьянке, находил, потеряв в третий раз, махнул рукой: «Значит, не моё, ну и хрен с ним!» Я с облегчением вздохнул: то ли это золото виновато, то ли госпожа Фортуна повернулась задницей, но по-любому, с меня хватит. Отлежав и отпъянствовав месяц, Олег слинял в артель, сказав мне, что валялся со мной за компашку и что ему пора и честь знать. Я, отлежав почти четыре месяца, с едва работающей рукой выписался и подался на Устьсреднекан, в артель, с горечью сознавая, что пролетел как фанера над Парижем, прощай мечта о «Тойоте», да и вообще впереди один мрак.

В артели мне рады не были, как мне платить не знали, вернее, знали, но не хотели. В ожидании конца сезона и расчёта, я шлялся по посёлку, беспонтово ошивался в конторе, подолгу сиживал на крутом берегу Колымы, любуясь рекой и уже осенней природой. Работать одной рукой я не мог, уехать без денег тоже, оставалось надеяться и ждать. Расчёт мне дали вместе со всеми, но какие-то копейки, объяснив в бухгалтерии, что остальное удержано за общагу, питание, авансы в больнице. «Но ты не унывай, окончательный расчёт будет попозже, и мы тебе вышлем домой кучу бабла», – так мне сказали напоследок

Уже зимой, на мой запрос, они ответили, что я остался должен, а «если не веришь, прилетай в артель, и мы тебе всё растолкуем». Это же совсем рядом, всего семь лаптей по карте, и ты в Магадане, потом 500 км по тракту, и вот она… беда». Юморные ребята в «Победе» и подлые. Ну не может быть артель «Победой», если там председатель Мокрушин, она может быть только «Бедой».

Помните об этом, господа старатели! Никогда не суйтесь в артель по объявлению, это дохлый номер, и сама артель дохлая и предом там такой же «Мокрушин». В добрую артель люди годами ждут в очереди, они уважают себя и свой труд.

В 1974 году я, горя желанием совершать трудовые подвиги и благие поступки, прибыл на очередную стройку века – Колымскую ГЭС, в п. Синегорье.

С любопытством озираю панораму строящегося посёлка, алюминиевые, арктические на сваях общаги, перспективу первой улицы «Энтузиастов», стремящуюся к берегу Колымы, я впитываю в себя синее безоблачное небо, зелень крутых сопок, журчанье хрустальных ручьёв, которые с сотнями и тысячами таких же безымянных собратьев спешат слиться с более крупными. А те, в свою очередь, впадают уже в другие, более полноводные ручьи, которые именуются уже притоками и имеют собственные имена. Все эти ручейки, ручьи, притоки, большие и малые, они – как артерии, питающие собой стремнины и плёсы Колымы, а она – как мать заботливо собирает их в своё русло, своё лоно, понимая, что без них она умрёт, оставив на камнях своего многовекового ложа лишь тяжкую и жестокую память этих мест.

Вот я, как тот ручеёк, пытаюсь влиться в почти уже полноводное русло рабочего люда, прибывшего сюда по зову горячего комсомольского сердца, за мечтами и туманом, ну и, конечно, за длинным, в мечтах, очень длинным рублём. Думаю, что и меня здесь ждёт новая интересная и денежная работа, новые знакомства и интересные встречи. Впрочем, ординарные, тусклые и скучные люди мне неинтересны, и я всегда выискиваю зерно среди плевел и нахожу. Хотя каждый человек – индивидуум и по-своему интересен. Я не буду рассказывать о положительных, рядовых членах нашего общества, так же, как и об истинных адептах учения Карла Маркса, сектантах утопического учения под названием коммунизм. Я буду рассказывать об алкашах, людях не от мира сегои неординарных «белых воронах», они, на мой взгляд, более интересны, чем остальная серая масса «строителей коммунизма» и соискателей длинных рублей.

Иван Ильич работал в «Гидроспецстрое» бурильщиком на «БТС», это буровая установка на базе трактора Т-130. Как и любой советский механизатор того великого времени, можно даже сказать, эпохи, в зимнее время он ходил в ватнике, таких же ватных, похожих на матрас штанах, в серых с резиновыми калошами валенках и в старой солдатской со следами звёздочки на козырьке ушанке. Эта униформа люмпенов пахла ржавыми болтами и гайками с привкусом шплинтов, была пропитана солярой, маслом, и благоухала всеми тракторными ароматами и дымом кострищ.

Ильич был патриотом как праздничных застолий, так и стихийных, спонтанных выпивок, и никто не мог упрекнуть его в том, что он когда-то отказался от выпивки или пронёс рюмку мимо рта. По характеру Ваня был прост как лом и простодыр аки сеть рыбацкая. Без малейшего сожаления он мог отдать страждущему последний, заныканый от бабы рупь, ибо о тяжком похмелье он знал не понаслышке, он мог снять с себя последнюю рубаху, поделиться куском хлеба. Это был настоящий колымчанин, верный собутыльник и друг.

Иван Ильич, как и многие работяги-аборигены, жил в Дебино, на работу в Синегорье каждое утро мотался вахтовым автобусом. Мало удовольствия от езды в полярную ночь в промёрзшем насквозь моторном дилижансе, в стоячем положении, но если тебе и повезло, и ты в бою смог устроить свою задницу на ледяную автобусную сидушку, то твой любимый геморрой с простатой вместе тебе этого никогда не простят, и тебя впереди ждут бессонные и мучительные ночи. И скажешь ты тогда сам себе: «Лучше б я протопал эти 30 км пешочком и с песенкой, чем сейчас стонать и мучиться».