Иван Паластров - Где-то на Северо-Востоке

Семёныч сидели на кухне со своим другом Димкой и его женой, кода зашел Лёня, они вначале ничего не поняли, почему он в кальсонах и рубахе, одетыми задом наперед и в валенках. Через несколько секунд они все рассмеялись и хохотали до икоты. Лёня стоял раскрасневшийся в таком комичном виде и удивленно смотрел на хохотавших, наконец до него дошло то, что как он одет и только смог сказать: «Ну и банька, тетель-мотель, ёксель – моксель». После этого Семёныч и Ждановские стали дружить семьями и дружат до сих пор.

Р.S. Леонид Николаевич Ждановских умер рано уже здесь, на материке, но память о нём у нас будет жить до конца наших дней.

Красовский, как и весь мужской люд на прииске, собирался в баню. Сегодня суббота, короткий рабочий день, и домой он пришел раньше обычного. Немного перекусив, он сказал жене: «Собери мне там бельишко в баню, я немного отдохну и пойду, там на меня очередь заняли». Жена быстро собрала белье и положила в сумку, которую поставила на кухне на табурет, а сама взяла такую же и пошла в магазин.

Придя из магазина, она поставила свою сумку рядом с той, где было бельё. Красовский был мужик в теле, килограмм на сто двадцать и когда отдыхал, храпел так, что стекла в доме дрожали и звенели стаканы в шкафчике на кухне. Жена подошла и толкнув его в жирный бок сказала, вставай, очередь в баню проспишь. Муж проснулся, открыл глаза, широко зевнув, встал. Одевшись, взяв сумку подумал, что-то тяжеловатая и пошел в баню. На улице стоял мороз, но Красовскому было не холодно, на нем был овчинный полушубок, распахнутый на груди.

В бане, как всегда было полно народу. Посидев с мужиками и обсудив приисковые дела, у него подошла очередь. Красовский зашел в предбанник, повесил сумку с бельем в свободный шкафчик, разделся и взяв свободный таз, пошел париться и мыться. Он вошел в парную, которая была не очень большая и занял половину полка. Парился веником из кедрового стланика, долго и неистово, гулко шлепая себя по спине и бокам, при этом пыхтел и кряхтел. Вдоволь напарившись, Красовский пошел в мойку, в которой долго мылся, намыливая здоровенную мочалку из лыка. Закончив все помоечные дела, он, распаренный и красный, вышел в предбанник. Немного посидев голым, отдохнувшим и остывшим, достал сумку с бельем.

Сунув руку в сумку, откуда хотел достать полотенце и белье, Красовский нащупал что-то мягкое, скользкое и сырое. Он выдернул руку и полностью открыл сумку, там лежал хороший кусок оленины. Он с удивлением смотрел на мясо и через какое-то время, до него дошло, что он перепутал сумки. Предбанник взорвался хохотом. Смеялись так громко, что в дверь просунула голову билетерша, но увидев голых, хохочущих мужиков и растерянного Красовского, сидевшего раскорячив свои толстые ноги, взвизгнув, быстро закрыла дверь. К бане подошла жена Красовского с сумкой в руках. «Передайте моему сумку с бельем, он не посмотрев, взял такую же только с мясом, – попросила она входящего в баню соседа, – а то придется грязное надевать». Красовский вышел из бани с двумя сумками в руках, у него был распахнутый полушубок и от него сразу повалил пар – на улице стоял мороз.

Романов был мужик крепкий и как вырубленный из цельного куска дуба. Конечно, тот плотник, что его вырубал, не слишком разбирался в мужской красоте и сделал так, как получилось. А получилось вот что: настоящий кряж с неимоверной силой. Он мог один без крана поставить и снять ходовую часть на своей сотке, то есть на бульдозере. У него были сильные руки с тяжелыми, с пудовую гирю, кулаками. и таким же грубо сработанным лицом. По характеру, как и все сильные люди, он был незлобивым, мягким. По приезду на прииск со своей женой Соней, купили по дешёвке домик, срубленный из лиственницы, сразу при въезде в поселок горняков. Поселок имел красивое название: «Весенний» и распологался у подножия сопки. Нижняя часть, то есть въезд, располагалась в самом низу, где когда-то отрабатывали полигон по промывке золотоносных песков, и всё было засыпано мелкой галькой и песком. Строили потому, что тут не было грязи, и называлось это место – «кулаковка». Центральная часть, где была администрация и приисковое жильё, строили на террасе, там тоже было всегда сухо, так как слой тундры был удален.

Была еще одна часть поселка – «нахаловка». Там тоже строили жильё, то есть частные домики, но в нахалку. Строить в тундре домики было себе дороже, летом там не проедешь, и администрация вначале не разрешала, а потом махнула рукой. Вот в «кулаковке» и купил Романов с женой небольшой домик. Сам он был бульдозеристом, а жена Соня устроилась в столовой, то ли посудомойкой, то ли ещё кем. У Романова был отменный аппетит и мел он все подряд: кислое, соленое, всё, что попадало под руку, и можно было разжевать и проглотить. Жена приносила из столовой всё, что оставалось и он, не брезгуя, съедал всё. Однажды, сидя у друзей за столом, хозяйка посетовала что у неё прокис борщ, который сварила только вчера и в нём много мяса. «Давай его сюда, час посмотрим, что там в кастрюле у тебя», – сказал Романов хозяйке. Она принесла кастрюлю с борщом и открыла крышку, там была шапка красной пены. «Да выливать только, куда его, был бы поросенок, так ему бы отдала», – все горевала хозяйка. «Давай сюда, добром раскидываться будешь, час мы его у тебя выльем куда надо», – забрал Романов кастрюлю из рук хозяйки. Он взял ложку, размешал все в кастрюле и сдув поднявшуюся пену, стал пить борщ прямо через край кастрюли. Попадавшееся мясо он проглатывал, а мелкие ребрышки выплевывал прямо тут же на стол. Выпив борщ, он налил стакан водки и опрокинул его в широко открытый рот, проглотив одним глотком. Крякнув, сказал: «Вот и всё, а ты боялась», – и рассмеялся. Водки он мог выпить немеряно, что и делал, но сильно пьяным его никто не видел.

Но один раз водка всё-таки сделала своё дело: Романов потерял соображение. Дело было в субботу, в банный день. Романов взяв бельишко и заготовленный с лета веник из ольхи, березы на «Весеннем» не было, сунув в сумку две бутылки самогонки, отправился в баню. В бане, как всегда, было полно народу, но его пропустили без очереди. Романов зашел в предбанник, разделся до гола, вытащил бутылку самогонки, выпил ее прямо из горлышка, не закусывая, только крякнув, пошел париться. Мужики много чего видели в своей жизни, но такого – ни разу, они сидели с раскрытыми ртами. «Во даёт», – только и сказал один их них. Романов исхлестав свой веник о свое могучее тело, обмылся и вышел в предбанник, сел на скамью и вытащил вторую бутылку самогонки. Раскрутив ее, он вылил содержимое в глотку. То ли перепарился, или самогон был ядреным – его быстро разморило и он стал одеваться. Достав из сумки бельё, он вместо кальсон стал надевать свою рубаху, попадая ногой в рукав, который ни как не хотел налазить на Романовскую ногу. Все, кто был, с изумлением наблюдали за ним ничего не понимая, потом грохнул хохот – все поняли, что Романов просто пьян и ничего не соображает. Насмеявшись вдоволь, мужики помогли одеться Романову и вывели его на улицу, посадили на толстый чурбан. Посидев какое-то время, он пришел в себя и, поднявшись, как ни в чем не бывало, пошел домой к свой жене Соне, на «кулаковку».