Анатолий Карасёв - Сумма дней. Рассказы

– O*kay, – говорит, – sunny, поехали домой.

– Ты где была?! – не отстаю я.

– Дома всё расскажу. Go!

Я, конечно, ничего не понимаю, но от сердца у меня отлегло и я всю дорогу радуюсь жизни. Только Сюзи, гляжу, что-то не веселится: задумчивая какая-то вся, виноватая будто. До номера добрались, она сразу за «ноут», чего-то там пощёлкала и показывает мне: смотри, мол.

– А на экране.., – решаю помочь я Ромычу.

– … Порнуха, – понуря голову, отвечает он.

– И в главной роли…

– … Сюзи, – из последних сил выдыхает Ромыч и закрывает лицо руками.

– Занавес.., – в свою очередь выдыхаю я и в комнате на пару минут повисает какая-то безмозглая тишина.

– … Я Сюзи, на вечеринке у друзей увидел, – нарушает эту тишину отрешённый голос Ромыча. Предки у неё – поляки и фамилия их – Розовски. Впрочем, какая разница… Втюрился я в неё с первого взгляда, ну это и понятно – сам всё видел. В общем, закрутилось у нас серьёзно. Она меня с родителями познакомила – приличные такие пане: интеллигенты-диссиденты… Тут Ромыч опять начинает печалится и тосковать:

– Боже мой, Боже мой! – безутешно причитает он, – мы же с Сюзи уже помолвлены и даже день свадьбы назначен. Что теперь будет?!. – А мне плела, что бизнес у неё! Убью! – взрывается мой бедный Ромео и вскакивает с дивана.

– Спокойно! – приказываю я и усаживаю его обратно.

– Знаешь, Фил, – на удивление быстро успокаивается Ромыч, – я когда всё это увидел, влепил ей по-русски хорошую затрещину и на диван завалился с горя. К спинке отвернулся, злой как чёрт, а главное, что делать – совершенно непонятно. В голове – пустота, только кино это паскудное крутится… Слышу – воет в спальне навзрыд, потом, чуть погодя – «шлёп-шлёп» – подходит к дивану и голову мне на спину ложит. Рубашка сразу – хоть отжимай. А порнозвезда-то наша всё бормочет сквозь слёзы: – «Sanny!.. Hanny!.. Sorry!..» Фил, я ведь тоже не железный – обернулся я к ней и спрашиваю так строго:

– Одного, – говорю, – не пойму: зачем ты, дрянь этакая, эту гадость мне показала? Совесть замучила? Она кивает, как болванчик: – «Yes, yes,» – типа, – … Да и дедушка велел.» Я опять в непонятки: – «Какой такой дедушка?» Тут-то она мне и выкладывает… Короче, хочешь верь, хочешь не верь. По словам Сюзи, не прошло и минуты, как я её у магазина оставил, как идёт мимо старик в чёрном, монах, судя по всему и волочёт на себе вязанку дров. – «Помоги, – говорит, – дочка, умаялся – сил нет!.. Ну, американцы – всегда рады стараться: впрягается, короче, моя Сюзи в эти дрова и идёт за стариком. -«Только я жениха жду, – волнуется она. – Ничего, ничего, дочка, тут недалеко, успеешь,» – успокаивает её монах. И действительно, как рассказывает Сюзи, шли они недолго, глядь – прямо в лаврской стене – дверь, заходят – за дверью комната небольшая. Иконы висят, свечи горят, пахнет так хорошо… Проходят они, Сюзи дрова в углу сгружает и идти, вроде. А старик её хвать за шкирку: " – Куда ты милая? Не торопись, давно я тебя здесь поджидаю.»

– Фил, ты меня не прими за чокнутого…

– Дальше, – нетерпеливо перебиваю я его.

– А дальше, берёт «дедушка» какой-то длинный прут, нагибает Сюзи, как нас отцы в детстве нагибали, и натурально сечёт, штанов, правда, с неё не снимая. И с каждым ударом, по словам Сюзи, она чувствовала не только дикую боль, но и такое же мощное освобождение. Под конец этой сказочной порки вырвало её будто фиолетово-зелёной блевотиной и блевотина эта, шипя по-змеиному и гнусно воняя, уползла в угол и там… взорвалась! Потом этот дед-чудотворец накрывает её золотым покрывалом и Сюзи видит под ним всю свою жизнь до мельчайших, ею самой забытых подробностей, от лицезрения которых ей хочется, в русском переводе, провалиться сквозь землю. В довершение всего, подводит он её к двери и говорит: – «Перед Богом покаялась, иди теперь перед женихом кайся. Да поспешай, а то уж он, бедный, с ног сбился – любит тебя, окаянную!» И Сюзи в прострации бредёт по Лавре, пока не натыкается на любящего жениха.

– Сюр, конечно, полный.., – в такой же прострации говорю я. – Но, постой, … на каком же языке они общались?

– Представь себе, я задал Сюзи такой же вопрос.

– Ну, и?..

– Она говорит, что точно не на английском, но при этом прекрасно понимали друг друга.

– Обалдеть!

– Единственное, чего она не поняла – так это смысла тех ласковых, по её разумению, слов, которыми «дедушка» называл её во время их непродолжительного, но такого содержательного общения.

– Что же это за слова такие? – искренне интересуюсь я у неё.

– Он говорил «курва ты несчастная», и мне было так хорошо от этих слов! – также искренне отвечает это дитя Запада.

– О, да!.. – еле сдерживаюсь я то ли от смеха, то ли от слёз. – Это известная польско-русская ласка и что самое главное – она, как нельзя более точно, отражает вашу сущность, мисс Розовски. Можете поинтересоваться об этом у ваших предков. Кстати, что-то плоховато они вас родному языку учили. Я тут, Фил, поостыл немного, и спрашиваю её с законным интересом:

– Зачем же ты, далее нецензурно, всем этим занималась? Она в пол смотрит и лопочет что-то про деньги, про учёбу, про бедных родителей, про то, да сё…

– А если ты, sunny, насчёт болезней каких переживаешь, то мы все каждый месяц профосмотр проходили и даже справка имеется. Тут я взвиваюсь опять:

– Сейчас, – ору, – как вдарю! И вправду вдарил бы, да Сюзи тут ручонками своими закрывается и смотрит на меня так по-бабски, с таким испугом жалким, ну, точь-в-точь, как собачка загнанная.

– У-у, дура!., – машу я на неё рукой и вон из номера. Сутки не помню где шлялся, пока до тебя не добрался… Ромыч в отчаянии обхватывает голову руками и начинает раскачиваться на диване.

– Она у тебя на Марию-Магдалину похожа. Чем-то… – неожиданно для самого себя, говорю я ему и сам не понимаю в этот момент, откуда она всплыла в моём мозгу – эта самая Магдалина. Читал где-то, вроде, или слышал… Ромыч перестаёт раскачиваться, опускает руки и на его лице я замечаю какое-то титаническое замешательство, как у удава, пытающегося заглотить верблюда. Он поднимается с дивана, подходит к окну и стоит там долго-долго… И я почему-то понимаю, что Ромыч знает про Марию-Магдалину гораздо больше меня.

– Фил, знаешь кто ты? – бесцветным голосом спрашивает он меня после этого «долго-долго».

– Только без оскорблений.

– Ты гений, Фил.

…И уходит, не говоря ни слова.

Через пару месяцев я стою на веранде шикарного дома и наблюдаю, как огромное красное солнце медленно тонет в водах Атлантики. Мне даже кажется, что я слышу, как оно при этом шипит. На лужайке перед домом происходит американо-русско-польско-еврейское слегка нетрезвое столпотворение. Слышится сдержанный гомон и звон бокалов. Ко мне подходит весьма поддатый Ромыч и с ходу лезет обниматься.