Сергей Ильичев - По зову волхвов: современные сказки для взрослых детей

— Не беспокойся, это не более чем знак о твоей предстоящей встрече с кем-то, кто, возможно, тебе станет мил и дорог, — сказал ему на это Любомир.

— Надо же… — продолжал богатырь. — И еще… Давай княжичу не скажем о том, что я сегодня жертву в реку брошу.

Любомир улыбнулся.

— Что я такого смешного сказал, — забубнил Радка, а потом ему хватило ума обернуться. За его спиной стоял, а выходит, что все слышал, и тоже улыбаясь, стоял княжич Даниил.

Утром следующего дня, когда все было готово для переправы, Даниил вместе с Любомиром стояли на берегу реки и смотрели на то, как Радка, впервые в своей жизни, должен был сказать некие заветные слова и бросить в воду свою первую жертву водной стихии. Для этой цели он избрал крупное яблоко. Что именно говорил богатырь, обращаясь к воде, мешал услышать ветер, но вот он бросил в воду свое яблоко, которое тут же показалось на поверхности и, подхватываемое течением, весело понеслось по реке.

— Что же оно не тонет? — забеспокоился он. — Неужели вода не приняла моей жертвы, как же мне теперь на тот берег переправляться?

— Успокойся, Радка, — говорит ему княжич. — Твоя жертва — это более символичный жест. Но я тебе предлагаю и традиционный оберег. Давай крестным знамением осеним воды сии…

Радка согласился, но тут же обратил внимание Даниила на то, что по реке плывет веночки из живых цветов.

— Откуда же взялся веночек в этом заповедном краю? — спросил княжич, обращаясь уже к Любомиру.

— Действительно, кто-то женихом своим интересуется, — сказал в ответ Любомир.

— Что ты имеешь в виду? — попросит его уже Радка, провожая тот веночек взглядом.

— Мы, как я понимаю, проспали сегодня Иванову ночь. И этот венок, какой-то девицей опущенный в воду, да вброшенное в воду же твое, Радка, красное яблоко — это все, как звенья одного и пока неведомого нам события.

— Это та самая ночь, когда молодые люди перепрыгивают через огонь костра, а потом предаются греховным страстям? — уточнил Даниил.

— Ты, княжич, не иначе как проповедей монашка наслушался о свальном грехе, якобы творимом этой ночью, основанных на явном недружелюбии наших церковников к обычаям предков. Но в этих празднованиях изначально не было и тени намека на некие оргии, более присущие нашим князьям.

— Скажи, а про какое возможное событие ты говорил? — явно проявляя интерес к услышанному, начал Радка.

— Хорошо! — согласно молвил Любомир. — Для начала напомню, что Иванова ночь празднуется в день летнего солнцестояния, и с этого дня вся вода в источниках становилась живой или, как сегодня говорят, освященной. Именно в этот день люди приходили к реке, да и к любому другому источнику, для того самого самоочищения, о котором мы недавно говорили. А потому перепрыгивание костра и погружение в воду были теми самыми элементами очищения человека. Заметь, как его личного желания быть чистым в этот день перед Творцом.

— А веночек-то в воде что обозначает? — вновь, проявляя свой интерес, продолжал допытываться Радка.

— С веночком проще. Он — это символ девичества, опуская его в воду, девушка смотрела по нему свою ближайшую судьбу: если венок не тонет, то можно ждать ее скорого замужества, а если вода его забирает, то означает лишь то, что она еще не готова к этому.

— Однако же и в путь пора собираться, — произнес Даниил и вскоре обоз начал переправу.

Но когда они были на середине реки, внезапно набежали тучи и полил сильный дождь, а потому на противоположный берег они выбрались промокшими, как говорится, до последней нитки.

Хорошо, что под каменной грядой, что возвышалась недалеко от берега, было нечто похожее на небольшую пещеру, где пастухи, скорее всего, оставляли скот или ночевали сами. Путники, недолго думая, решили здесь переждать некоторое время, чтобы обсохнуть перед тем, как отправиться дальше.

Радка быстро развел костер, благо что дров вокруг оказалось достаточно.

Лики молодых людей, начавших беседу, подсвеченные костром, были в тот день взволнованными и прекрасными.

— Отец рассказывал при мне матушке, — говорил Даниил, — о том, как после своего крещения в Херсонесе он долго сидел у развалин некогда прекрасной базилики. Колонны, чудом сохранившиеся, уже пожелтели, и мрамор, из которых они были высечены, казался ему мертвым. И неожиданно для себя он, благо что был в полном одиночестве, опустился на колени и стал просить прощения у Творца Неба и Земли за сие варварство и нетерпимость, проявленные теми, чью веру он теперь должен был принести в свою страну. Он тогда еще сказал и о том, что боги всех народов при всеобщем признании ими изначального верховенства Бога-Отца едины, но только в каждом из народов по-разному называют то, что уважали и боготворили, а именно созданные Творцом и обожествленные народом Землю, Воду, Огонь и Воздух.

— Понятно, — промолвил Любомир. — Мне непонятно другое. Княжеский гридень, обучавший меня военному ремеслу, рассказал, что когда христианская вера стала государственной и народ стал рушить храмы и низвергать статуи, то некоторые из тех, кого впоследствии стали называть язычниками, прятали в землю статуи своих богов не столько из-за своей истовой веры, сколько по причине совершенства этих памятников античного искусства. Они видели в них красоту и божественную гармонию. Ту красоту и совершенство, которые растерял сам христианский народ, погрязший в борьбе за власть, в винопитии и иных греховных страстях.

— Согласен, мрамор не в ответе за религиозный выбор народов, — промолвил княжич и добавил: — но вместе с тем мне говорили, что и христианские молельни, уже в свою очередь, разрушались приверженцами тех или иных еретических учений.

— Было и такое, к сожалению, — пришло время соглашаться с княжичем и Любомиру. — А теперь лишь на минуту представь себе, княжич, что пройдет какое-то число лет и люди в случае насильственной смены тех, кто стоит у кормила власти, начнут рушить уже ваши храмы, сбрасывать колокола и жечь иконы…

— Боже упаси, — лишь вымолвил княжич, очевидно, представив себе эту картину возможного будущего вандализма.

— И еще, я тут доставлял по просьбе великого князя бумаги епископу, а пока ждал ответа, одно из писем упало со стола. Я его поднял и невольно пробежался по нему глазами… Епископ просил у князя о причислении за его монастырем определенного числа голов челяди и столько же голов скота. Это, выходит, что христианин у него к скоту причислен… Вот тогда-то и понял я, что Христианская церковь принесла нам из Византии не столько кротость и любовь Спасителя, сколько римское отношение к человеку как к скоту двуногому. Вот почему народ наш до сих пор помнит Бога-Отца и Пращура, у Которого мы все были любимыми внуками, а не рабами, как в новой вере. Да и слов о благоговейном почитании нашей прародительницы, Матушки-Природы, нет в их священных книгах. А потому, княжич, хотел бы просить тебя уважать память своего народа, обычаи, которые формировались веками… И, придя к власти, ничего и никогда не спеши изменять. Время и Бог сами все расставят по своим местам…