Юрий Меркеев - Неразменный кот. Роман в рассказах

Уже два месяца прошло с того дня, когда Олег последний раз видел отца и мать. За это время гнев его остыл, сменив раздражение на тихую ностальгическую ломоту в душевных суставах. С одной стороны, юношу тянуло к Алине, к женщине, с которой, как ему казалось, он становился опытнее, мудрее и старше; которая открывала новые горизонты в жизни, пробуждая в юноше зрелость мужчины и отчаяние дремлющего в каждом молодом человеке воина, готового отдать жизнь за несколько опьяняющих сладостных часов, проведённых с «Клеопатрой».

Но с другой стороны, Олег всё ещё был ребёнком, которого тянуло к родному очагу.

Сегодня противостояние между «ребёнком» и «воином» достигло своего апогея.

Олег думал о том, что утром, вернувшись в училище, он встретит на утреннем построении любопытные и завистливые взгляды однокурсников. Они напустят на себя ложный опыт и цинизм и наперебой начнут травить придуманные истории о своём распутстве. Он думал о том, что, как всегда, не станет рассказывать о свидании с Алиной, потому что всё это казалось ему делом постыдным, пошлым и недостойным. И вообще, как можно было обсуждать с посторонними людьми детали своей личной жизни? И зачем? Для того чтобы показать себя достаточно взрослым циником, разочаровавшимся в первозданной святости человеческого бытия? Чтобы надеть на себя маску «лишнего человека», готового бросить вызов любому порядку? Зачем?

В его своенравной бунтарской душе странным образом уживались два противоречивых начала: смутное желание разрушать и хрупкий огонёк романтичности, любви к поэзии, к легкой ностальгической грусти. Видимо, это и было противостоянием между «воином» и «ребёнком».

Алина жила с полуторагодовалым сыном в двух кварталах от его дома, поэтому Олегу пришлось проходить мимо родных стен. Дом, в котором он жил, был старинный, каменный, с барельефами мифологических героев древней Эллады, украшавшими фасад трёх этажей. Проходя рядом, он невольно замедлил шаг, будто хотел согреться у холодных стен каменного дома. Олег чувствовал себя бездомным псом, убежавшим на ночь из своей стаи.

Было за полночь. Окна чернели глазницами. И только на первом этаже центрального подъезда, там, где жила тихая скромная девочка Анютка, которую в детстве дворовая ребятня нередко обзывала «цветком» или «цыплёнком», горел свет от настольной лампы. Тёплое янтарное освещение мягко золотило строгое окно, завораживая и притягивая взгляд. Что-то волшебное и сказочное было в этом освещении. Олег вытянул шею и засмотрелся. Если бы кто-то в этот момент случайно его заметил, то, верно, принял бы за сумасшедшего. Человек в черном бушлате напоминал голодного пса, который, облизываясь, смотрит туда, откуда исходят аппетитные запахи мясных блюд. Впрочем, его голод был по домашнему уюту. «Ребёнок» побеждал в осеннем противостоянии с «воином», так же, как вода побеждает камень. Ему почему-то ужасно захотелось заглянуть в это окно и увидеть лицо Анютки, прикоснуться взглядом к чистым, наивным, доверчивым чертам.

Осторожно приблизившись к окну, он схватился одной рукой за карниз, нащупал ногой выступ в доме, резко поднялся и заглянул туда, откуда исходил этот волшебный золотистый цвет. Конечно, Олег рисковал испугать Анютку и тем самым загнать свою тоску глубоко под кожу, однако чудаковатое желание было сильнее страха. Он увидел её, и что-то особенное вошло в его душу невидимыми лучами. Нежная светлоликая девочка сидела при свете настольной лампы и читала какую-то толстую книжку. Чёлка её светлых волос упала со лба и нежно касалась щеки. Олега настолько заворожила эта живая картинка – домашний уют, тихий и тёплый свет лампы, милое личико Анютки, её осмысленный сосредоточенный взгляд, – что он простоял в неудобном положении секунд десять. Юноша не шевелился, будто боялся спугнуть новое, сладостно-щемящее чувство приятной лёгкой грусти.

Эти десять секунд были сравнимы с внезапным восхождением души в райские обители, с гипнозом, с наркотическим опьянением. В «ночное» курсанта гнала грубая животная страсть, а тут вдруг – живая картинка из чего-то тихого, уютного и родного, похожего на детское счастье.

Олег улыбнулся и, спрыгнув с окна, медленно побрёл назад в училище. Почему-то юноше вспомнились строки из стихотворения Пастернака: «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела».

К Алине юноша больше не приходил. Не хотелось. Друзья-курсанты грубо раззадоривали его, отпуская разного рода сальные шуточки, однако Олегу до них не было никакого дела.

В следующее увольнение, в которое в честь ноябрьских праздников были отпущены все желающие, включая таких бунтарей, как Гапонов, его потянуло домой. Мама расплакалась от радости и долго не выпускала сына из своих объятий. Отец пытался скрыть свои эмоции. Он был человеком обидчивым и упрямым. За обедом мужчина молча выставил на стол бутылку портвейна. В тот день сын впервые в жизни выпивал с отцом с его согласия.

– Уже совсем взрослый, – вздохнул отец после обеда, виновато улыбаясь и поглядывая на супругу. – Теперь ты сам решаешь, сынок, как тебе жить. Мы с матерью не указчики.

Вечером Олег вышел во двор, закурил и сделал вид, что бесцельно болтается возле подъезда, хотя на самом деле с нетерпением ждал, когда по какому-нибудь делу – вынести мусор или сходить в магазин – выйдет из своей квартиры Анютка. Полтора часа ожидания увенчались успехом, – видимо, до неё дошли его беспокойные флюиды. Одетая в красивое осеннее пальто песочного цвета, девушка вышла во двор выгуливать крохотного рыжего котёнка.

Настороженно взглянув на Олега, она вежливо поздоровалась и, увидев на его лице искреннюю улыбку, улыбнулась в ответ, отчего её зеленовато-голубые глаза затеплились тихим как пламя свечи огоньком.

«… Свеча горела на столе, свеча горела…».

Юноша стоял, как зачарованный, смотрел на неё и глупо улыбался.

– Давно тебя не было видно, – обронила девушка, выводя его из смущения.

И Олегу вдруг захотелось прокричать ей, что он видел её совсем недавно, рассказать о том, какие удивительные мгновения счастья он испытал, стоя у её окна, какие чувства пробудила в нем тихая домашняя девочка, сидящая за книгой при свете настольной лампы. Однако он не посмел выдать себя. Немного смущаясь, ответил:

– Курсантская жизнь, наряды, казарма…

А затем неожиданно прибавил:

– Мы живём с тобой в одном доме с самого рождения, а я только сегодня разглядел, какие у тебя красивые глаза.

– Анютины? – рассмеялась она звонким смехом и, подхватив котёнка, убежала назад в подъезд.

Олег успел заметить, как её нежное светлое личико слегка покраснело.

Курсантская жизнь снова затянула юношу в работающие, как часы, дисциплинарные механизмы. За скверное поведение курсант Гапонов был лишен увольнений на три месяца: не вылезал из камбуза, перечистил вагон картошки. Стоял на тумбочке, засыпая стоя, как боевой конь Александра Македонского Буцефал; топил углём кочегарку вместе со старшекурсниками; и в конце концов то нежное ностальгическое чувство приятной грусти, которое он испытал, стоя ночью у Анютиного окна, куда-то исчезло, растворилось во времени. Всё-таки он взрослел…