Алексей Казаков - Эрос и Танатос. 20 историй о переплетениях любви и смерти

Она улыбнулась, взяв свежую розу, которую я ей подарил. Я успел отметить перекличку цветов розы и ногтей Леры.

– Спасибо. Тронута… Роза пахнет розой, что сегодня не часто встретишь, – сказала, нежно ткнув в цветок точёный носик с чуть вздыбленными крыльями.

– Пройдёмте, товарищ майор, – игриво скомандовал я.

Она с улыбкой посмотрела мне в лицо (я уже понял, что такой прямой взгляд был ей свойственен):

– Слушаюсь, товарищ полковник.

Я воспринял это как комплимент. Я действительно носил на погонах три звезды, но маленькие, старлейские, и было это много лет назад, на офицерских двухмесячных сборах; я отметил также, что её неожиданное обращение ко мне по воинскому званию отсылали (возможно, случайно) к нашему недавнему разговору о книге Маркеса, которого, как выяснилось, мы оба любили.

– Вы преувеличиваете мои успехи в карьере офицера запаса, – уклончиво заметил я.

Наш обед прошёл в непринуждённой светской беседе. Но странное дело – у меня не выходила из головы отрезанная голова (извините за невольный каламбур). Вот сидит передо мной красивая женщина Лера, нежные её пальцы изящно держат вилку и нож, которыми она режет фаршированную креветками рыбу, но, возможно, совсем недавно эти же пальцы проводили трепанацию черепа убиенного… или убиенной. А это, пожалуй, четвёртый образ моей новой знакомой: чуть инфернальный, отталкивающий и манящий одновременно своей загадочностью для меня, человека сугубо штатского, мирного, немного брезгливого.

Потом мы поехали смотреть квартиру. Пили чай. Лера с интересом рассматривала тётушкино ретро-жилище.

– А, знаете, я подумаю, – оживлённо говорила она. – Неплохая квартира. В хорошем месте… А почему вы продаёте её? Ведь вы могли бы её сдавать.

– Мне нужны деньги на новую квартиру. Детишек двое – растут, скоро тесно будет.

– Понятно. А моя дочка сейчас в Минске, на каникулах. У бабушки.

Повисла неловкость. Был седой северный вечер, начало девятого, дела были обговорены, надо было расставаться, но этого не хотелось, как мне показалось, не только мне, но и ей. Мы доехали на такси до Дворцовой площади, погуляли там, потом взяли билеты на прогулочный теплоход по Неве.

Мы все больше и больше привязывались друг к другу – Лера рассказывала мне о Питере, о том, как росла здесь девочкой в семье, где папа был морским офицером, а мама – врачом, о том, как училась в медицинском институте, потом по приглашению пошла работать в милицию, ставшей потом полицией…

– А ты вспомни, – говорила она мне, когда мы уже перешли на «ты», – ведь в советское время милиционеры очень остро оскорблялись, если их кто-то – ну кроме иностранцев – называл полицейскими. Могли ведь задержать и отправить в «обезьянник». Так оскорбить советского милиционера, ой-ой!

– Это вроде того, как если бы нашего разведчика обозвали шпионом! – поддакнул я.

– Да не приведи господь! – нарочито «по-бабьи» отреагировала Лера и засмеялась, набросив под глаза паутинку.

Я тоже рассказал о себе, в основном о своей научной работе, о том, что Александра Македонского, скорее всего, отравил никто иной как его учитель и наставник Аристотель, который таким образом отомстил своему выросшему ученику за убитого племянника.

Свинцовая Нева белых ночей несла наш теплоход вместе с нами, кажется, к водовороту нового этапа наших взаимоотношений.

Мы стояли на палубе, и она вдруг сказала:

– Хочешь, расскажу тебе о самом счастливом дне в моей жизни?

– Ну конечно…

– …Был у меня дядя, – дядя Володя, жил он далеко, в маленьком городке на Дунае, – начала она рассказ. – Я туда часто приезжала девочкой на каникулы. Как-то раз поехали мы на рыбную станцию, где дядя Володя работал лаборантом. По долгу службы он проверял состояние воды в рыбоводческих бассейнах, здоровье мальков, рыбной поросли, ну и что-то в этом роде.

Приехали. «Подожди меня часок», – попросил дядя Володя. – «Хочешь, поспи в машине. Или погуляй. Тебе со мной нельзя – санитарные требования, уж извини».

А места вокруг удивительные. Тишина. Журчание, плеск воды в плавнях. Вскрики пеликанов (настоящих пеликанов, с зобами, я и не знала, что они водятся у нас в стране, вернее, – водились, ещё в той стране, большой). Пеликаны близко к себе не подпускали, ими можно было любоваться только издали, когда они ходили стайками по болотным кочкам или перелетали над камышовыми зарослями, – место меняли. Охота и рыбалка там запрещены – заповедник, вот и сохранилось в тех местах многое в первозданном, непуганом состоянии… Я спустилась к плавням. Вода была ещё прохладная – кажется, был конец апреля, но захотелось в каком-то виде соприкоснуться с водной стихией, и я запрыгнула на плавучую лепёшку – эдакий, как бы тебе объяснить, сбитый природой камышовый матрас не матрас, плот не плот – что-то среднее. Легла на него и под звуки воды, дальних криков пеликанов, шума камышей, отдалась баюканью воды: едва заметные подводные течения покачивали, поводили взад-вперёд мою камышовую «Ра», пусть миниатюрную… Вот это и было, наверное, скоротечное счастье. Осознание его пришло только потом. Которое уже не повторится никогда… Если мне доведётся на том свете попасть в рай, в чем я глубоко сомневаюсь, да… то, наверное, он будет таким – камышовым, с пеликанами, с тишиной… хотелось бы… да грехи не пустят…

Я молчал. Теплоход вскоре причалил к пристани.

Утром мы пили с ней крепкий кофе в необжитой мною питерской квартире, наши глаза слипались от бессонной бурной ночи. Все смешалось в моих ощущениях – и сонливость, и душевный подъём от того, что произошло между мной и этой женщиной, и льстившее мужскому самолюбию осознание, что она была моей, и нам обоим было хорошо. Мы ни о чём друг друга не спрашивали. Я не знал, есть ли у неё близкий друг или нет, она не спрашивала меня о моей семье. Странно, что я не испытывал угрызения совести от того, что изменил своей жене, которую любил. Просто майор Лера была настолько другой по сравнению с моей спутницей жизни, что сравнивать их было бы странно. Лера возила в контейнере отрезанную голову, а моя жена чувствовала себя дурно от одного вида крови и была не в состоянии выпотрошить курицу или рыбу, предоставляя это сомнительное удовольствие мне; Лера так интересно и много говорила, рассказывала о себе, была откровенна со мной, в общем-то чужим ей человеком, а из моей жены часами нельзя было вытянуть ни слова, что, наверное, объяснялось её профессией: она была флейтисткой в оркестре и больше привыкла общаться с миром посредством инструмента, нежели артикулировать слова и складывать из них фразы. Разве можно изменить женщине с инопланетянкой? Мне казалось, что нет, а Лера в моем представлении именно таковой и была. Хотя, возможно, всё наоборот – «инопланетянкой» как раз была моя жена… Да кто ж тут чего разберёт с этими женщинами?