Анатолий Ехалов - За северным ветром

…А Дрыгин хаживал и по настоящим минным полям. Вместе со второй ударной армией Власова под Мясным Бором Дрыгин попал в окружение. Он командовал тогда взводом. Немцы били по ним со всех калибров, с земли и с воздуха. И вдруг средь этого кромешного ада наступило затишье. Прибежал вестовой с приказом явиться в штаб то ли полка, то ли дивизии. В лесу под соснами сидели за столом понурые офицеры.

– Принято решение, -объявил старший, – о сдаче армии в плен. Приказ обсуждению не подлежит.

Офицеры еще ниже опустили головы.

И тут Дрыгин взорвался: – Да вы что, такая мать! Охренели! Он выдал, казалось, все матюги, которые встречались ему в жизни и ударил кулаком по столу: – Лично я сдаваться не собираюсь!

Повисла напряженная тишина. Дрыгин повернулся и пошел прочь по направлению к линии фронта.

– Я ждал, что вот-вот раздастся выстрел в затылок, и все на этом будет кончено. Пять шагов. Десять. Нет выстрела. Двадцать…

И тут к Дрыгину стали примыкать разрозненные бойцы. Выстрел так и не прозвучал… И они ушли. Их, не согласных сдаваться в плен, становилось все больше и больше. Сто, двести, пятьсот… Дрыгин принял командование на себя, сформировал взводы и роты, назначил командиров…

К Волхову их подошло уже более тысячи человек. Было тихо. Казалось, что фашистов нет и в помине. Только кружила над рекой немецкая рама-разведчик… С вечера стали готовить плавучие средства, а на рассвете в тумане начали переправу. И тут на них обрушился шквал огня… Из тысячи человек в живых осталось около семидесяти. Но эти семьдесят упорно шли к своим. И вышли…

Два месяца Дрыгина допрашивала контрразведка, шла проверка по всем каналам… Через два месяца ему вернули погоны и отправили на передовую…

Эта сталинская формулировка была для Дрыгина ключевой на протяжении всей вологодской командировки. Один из бывших партработников стал свидетелем телефонного разговора Анатолия Семеновича с молодым секретарем из Кириллова. Было это в начале шестидесятых.

– Все хоть там тебя слушаются? – спрашивал он, видимо, уже имея какую-то информацию с места.

– Да есть тут один председатель колхоза неуправляемый. Не слушается. Спорит и возражает до тошноты.

– Так вот! – зарокотало в трубке. – Если он плохо работает, собери бюро и сними с работы. За неделю сними. Но если он хорошо работает, то собери бюро, собери актив и поезжайте все к нему учиться. И учитесь, да спасибо говорите за учебу.

…Сидим у костра в лесу под Тотьмой с лесником Павлом Шаровым. Случайная встреча. Напились чаю. И почему-то разговор коснулся Дрыгина. И вот это случайный встречный такую историю выдает:

– После окончания Молочного института меня назначили директором Тотемского маслозавода, – мой собеседник угли прутиком мешает в кострище. – Маслобойки размещались в обычных крестьянских избах. Тем не менее, масло получали высокого качества. Но как вывезти его? Район огромный, дорог нет. И тут из Великого Устюга проездом побывал у нас начальник областного управления молочной промышленности Иван Петрович Толмачев. Поглядел он на наше хозяйство, пожал мне руку и заявил при всем коллективе, что из первой же пришедшей в область партии вездеходов Зил-157, одну машину он направит к нам в Тотьму.

Мы обрадовались, ждем. Но вот приходит разнарядка, а Тотьмы там нет. Я звоню Ивану Петровичу:

– Может ошибка какая закралась?

– Нет, никакой ошибки! Вам дадим машину в следующей партии.

А когда эта партия будет, Бог ее знает… А у нас продукция тоннами пропадает…

Я парень настырный был. Обидно стало. Лечу самолетом в Вологду – и к Толмачеву. Он меня из кабинета выгнал: «Не будет вам машины». Вышел я на улицу: куда идти, кому жаловаться? А перед глазами вывеска: «Обком партии». И решился я на обман. Захожу в вестибюль и… к милиционеру. Вот, говорю, прибыл на прием, вчера из райкома позвонили, говорят – должен быть у первого секретаря обкома в одиннадцать. Вот моя командировка, вот паспорт. Милиционера прошел, попал в приемную, ту же историю излагаю.

– Да нет, – говорят, – Вас в списке приглашенных.

Я скандалить начинаю, чтобы погромче было.

– Что вы думаете, – напираю, – я сам, что ли, это выдумал? Что мне, делать больше нечего?

– Доложите, – кричу, – первому секретарю. В общем, добился я приема. Кабинет большой, столы буквой «Т». Выходит мне навстречу огромный мужчина, глазами меня сверлит.

– Что это Вы, молодой человек, меня добиваетесь, скандалите в приемной, хотя никто Вас не приглашал?

Я ему все, как есть, выложил. Простите, говорю, за обман, но этот вопрос только Вы можете решить…

– Да, – покачал он головой. – Вот есть у нас еще такие областные руководители. Ездят, обещают, руки жмут, а потом ничего не делают! Сколько, -спрашивает, -тебе, сынок, лет?

– Двадцать четыре…

– И уже директор? А что? Правильно! Вот таких молодых, энергичных и нужно на руководящие должности ставить! Тут он снимает трубку:

– Товарищ Толмачев! – голос, что из бочки гудит. – Слушайте меня внимательно. Из приходящей партии вездеходов две машины направьте в Тотьму. Не одну, а две! Тот, слышу, начинает что-то блеять.

– Вы меня поняли! Я проверю. Все!

Обернулся ко мне: – Вот тебе мой номер телефона. Если опять обманут, звони мне!…

Звонить ему не пришлось. Уже тогда Дрыгина никто не смел ослушаться. Действительно, правил он круто. Рассказывают, однажды в кабинете первого секретаря Вашкинского райкома партии раздался ранним утром звонок из обкома. Первый секретарь был в отпуске, и на его месте находился второй.

– Как там у тебя с заготовкой кормов?

– Анатолий Семенович? Одну минуту, только возьму сводку.

– Не надо! Вы уже не секретарь!

По мнению Дрыгина, секретарь райкома настолько обязан владеть обстановкой, что подними его ночью с кровати, он должен без запинки ответить – какие в районе надои, сколько заготовлено сена, силоса, сенажа…

Своего преемника Валентина Александровича Купцова Дрыгин приметил еще в 60-годах. Простой сельский парень из деревни Миндюкино после армии трудился грузчиком на металлургическом комбинате. Из Воркуты приходили вагоны с углем, смерзшимся дорогой в монолит. И нужно было отбойным молотком вновь вырубать его. Работа – тяжелей не придумаешь. У Валентина отец, деревенский портной, ставший со временем председателем колхоза, незадолго до своей смерти увидев, как раздевается сын, заплакал. Все тело его было сплошным синяком от отбойного молотка. Но тут же отец и признался:

– За тебя, Валька, я не боюсь. Ты любую дорогу осилишь.

В 1974 году, когда Купцов работал уже вторым секретарем Череповецкого горкома партии, его присмотрели для работы в аппарате ЦК. Присмотрели-то, видимо, задолго до этого. Еще вовремя чехословацкого кризиса. Купцов был в то время в Чехословакии в качестве посланца череповецких металлургов. Тогда братские страны любили делиться опытом. И, стало быть, он сумел в этой критической ситуации достойно проявить себя…