Виктор Попов - Чел. Роман

«Может, и эта? Но пусть и медленнно – продвижение вперед есть. Значит, просто все рванули сюда. Кольцо сошло с ума. Надолго ли?»

Он снимает второй наушник и дивится относительной тишине, которая царит в переходе. Шорох шагов, одежды, почти нет разговоров. Изредка звонят телефоны. Кто-то кого-то успокаивает. Редкие детские возгласы. Строгий шепоток взрослых. Напряжение чувствуется. Но в целом – все спокойно. При том, что ситуация крайне неуютная. Поток плотный. Локти не поднять. Достаточно любого хлопка, намека на случившееся поблизости – и давка обеспечена. Он возвращает наушники на место и осматривается.

Впереди бежевое кашемировое пальто. В тон шляпка-котелок. Портят всё зеленая лента на шляпе и катышки на кашемире.

Слева небритая щека, грязная синяя куртка и чудовищный ощущаемый даже через марлевую повязку перегар.

Справа чуть ниже плеча черная спортивная шапочка, большой палец летает по экрану смартфона. Правая кисть ритмично сжимает теннисный мяч, сдавливая его почти целиком. Такая сила не очень вяжется с хрупким – однозначно девочка – телосложением. Он впивается в пальцы взглядом. С минуту не может от них оторваться. Не имея с рождения большей части своих, он не без самоуничижительного трепета относится к пальцам других. Они всегда вызывают у него живой интерес. А уж если они наделены какими-то необычными способностями – и подавно. Отчасти поэтому дома он конфликтует со скрипкой гораздо реже, чем с флейтой. И никогда не путает сестер-близняшек. Хотя этим в минуты усталости грешит даже мама. Ему не нужны лица. Пальцев достаточно. У скрипки они другие. Он до конца не может объяснить, что именно их отличает от флейты. Внешне и при ближайшем рассмотрении не найти и пары-тройки различий. Его путанные доводы в ответ на пристрастные вопросы мамы обрывает как-то возглас проходящей мимо бабушки:

– Отпечатки.

Вопросы на этом заканчиваются. А его интерес к пальцам выходит на новый уровень.

Может, он действительно видит то, что недоступно другим?

Вот и теперь он не без удовольствия сосредотачивается на пальцах соседки справа. Времени достаточно. А толпа не позволит им разойтись. С виду это пальцы как пальцы, но стоит лишь немного присмотреться, чтобы понять всю их несхожесть с прочими.

Обращают на себя внимание уже сами кисти с их твердыми, мозолистыми, похожими на пятки ладонями. Они регулярно то ли бьют, то ли держатся за что-то твердое. Ими, судя по виду, можно гвозди забивать. Этакие ладошки-молотки, покрытые густой сеткой мелких шрамов и потертостей. Смартфон в такой ладони кажется чем-то инородным. Безупречно гладкий, ровный и чистый. Дитя современности в первобытно-избитых ладонях. Теннисный мяч жалко. Кисти будто пытают его, каждым следующим объятьем грозя разорвать на части. Пальцы-мучители – что-то совсем необыкновенное. Длинные как у сестры-скрипки. Но больше ничего общего. У скрипки – изящество до кончиков пальцев. Природное совершенство, выверенное органическими кремами и шелковыми перчатками. Здесь – увеличенные суставы, больше похожие на наросты. Нереально длинные – прямо рахманиновские – большие пальцы. Их как будто кто-то специально вытянул. Внутренняя поверхность пальцев – продолжение ладоней-пяток. Да что там – много хуже. Нет, кажется, и миллиметра, свободного от трещин, царапин и рубцов. Кожа будто собрана из отдельных изорванных по краям лоскутков. Несколько свежих пластырей телесного цвета завершают печальную картину. Эти руки собранием своих разрушений напоминают ему заброшенный в пустыне город…

Но сколько в этих пальцах жизни! Как мощно они вращают и сжимают несчастный мяч. Как ловко большой палец листает страницы и набирает сообщения. Они само совершенство. Недостижимый для него идеал…

Для полноты картины он пытается рассмотреть ее лицо. Это трудно. Она гораздо ниже ростом и поглощена перепиской. Забыв о приличиях, он через плечо читает кусочек успокаивающего – кажется, маму – сообщения. Вдруг понимает, что и ему неплохо было бы отметиться. Спешно, рассылкой отправляет нехитрый текст, повторяя слово в слово только что подсмотренное сообщение:

«У меня все ок».

Возвращается к попутчице. Она листает сайты с одеждой. Все правильно. Девочка остается девочкой, пускай и с такими пальцами. Останавливается на каких-то странных не то кедах, не то кроссовках с изогнутыми черными подошвами. Просматривает несколько моделей. Ей кто-то отвечает – срабатывает световой индикатор. Она возвращается на домашнюю страницу. Одобрительные смайлики с нескольких адресов. Он схватывает глазами фото на ее аватарке. Снимок в анфас, в этой же шапочке и с черной повязкой-снудом на шее. Снуд и сейчас на месте. Сразу он не обращает на него внимания. Эта фотография – стилизация под живопись. Что-то из Кватроченто 31 31 Кватроченто – эпоха итальянского искусства XV века. . Очень знакомое. Но сейчас не вспомнить. У него в комнате есть альбом.

Хотя, может, это и не она вовсе. Ставят же в качестве аватарок чужие фото или картины. У сестер, например, стоит снимок бабушки восьмидесятилетней давности. Да, они похожи на бабушку в детстве. Но все-таки – не она. Здесь нельзя ошибиться.

Между тем отвечают и ему. Сестры еще не вышли из дома. Сегодня в школу и обратно их повезет папа. Все интересуются его местонахождением. Он зачем-то лукавит, отвечая, что почти добрался. Пишет почти не глядя, а голова занята другим:

«Как же увидеть ее лицо?»

Проблема сложнее, чем можно подумать. Вроде бы они рядом. Даже касаются друг друга. Но ее висок где-то на уровне его плеча. И у нее нет повода поднять взгляд. Она предельно отрешена от конкретики места и сосредоточена на каких-то виртуальных делах. Страницы мелькают. Мяч, кажется, стонет и вот-вот разорвется.

В задумчивости он не замечает, что глядит слишком пристально. Этого нельзя не почувствовать. В конце концов она поднимает голову и возмущенно смотрит на него снизу вверх. И он понимает – фото на аватарке ее. И на той картине пятнадцатого века, из альбома – тоже она. Полтысячи лет назад она была там. Сидела напротив гения. И он был ею покорен. А теперь… Теперь она просто сошла с полотна и спустилась в метро…

Ожидая выговора он замирает. Но она ограничивается только улыбкой, которая явно относится к его нелепой марлевой повязке. Осматривая его роскошные наушники, она сжимает губы. Завидев пальцы, кривится до молчаливой усмешки…

С раннего детства, с первых моментов осознания своей ущербности, он старается не показывать обе кисти сразу, оставляя в своем образе для окружающих какой-то шанс на нормальность. Если одна кисть на виду, то вторая прикрыта. Да, эта рука такая, но та, в кармане, уж, наверное, как у всех. Привычка, выработанная с детства. Он не забывает о ней даже на концертах. Но не сейчас. Обе кисти на свету. Эта девочка посвящена в его тайну. Ее лицо теряет маску. Вслед за усмешкой он читает на нем отвращение.