Николай Железняк - Одинокие следы на заснеженном поле

В тот ноябрьский день, второго числа, в первый год двадцать первого века от Рождества Христова, он сидел в своем привычном кресле у окна; жена, Агнесса Викторовна, как обычно напряженная, – на стуле у входа; Юрий – в другом кресле. Михаил как раз появился последним из коридора, ходил на кухню выпить воды – звякнул уг о льным носиком стеклянный графин о круглый край тонкостенного стакана. Он всегда пил только воду. Простую. Психолог, почему-то прикрывая глаза козырьком ладони и потирая указательным пальцем висок, говорила: индивидуалист, таким одиночество не в тягость, установить с ними контакт тяжело.

Качнувшись туловищем вперед, Павел Иосифович попытался увидеть старшего сына за выступом стены. Тот обычно здоровался кивком головы. Вздергивал подбородок, не глядя ни на кого.

«На работу пора. Заеду еще. На вокзал тебя отвезу». – Михаил и разговаривал, ни к кому конкретно не обращаясь.

Но жена все равно согласно покивала сыну в ответ, хоть и не видела его.

«Такси уже вызвали», – отозвался Юрий.

«Ты бы поел, сынок».

Снизу вверх, улыбаясь глазами, чему помогали приподнимавшиеся за взглядом светлые брови, Агнесса Викторовна посмотрела на высокого Михаила.

«Ма!..»

Михаил молниеносной судорогой передернулся от лица до стоп, как мальчишка, утомленный неусыпным контролем взрослых. Еще раз Павел Иосифович заглянул на старшего сына.

«Рыбка очень вкусная!.. Ты бы попробовал, Миша. Мама сейчас себя плохо чувствует, но все равно приготовила. Юре понравилось. Да, Юра?..»

Павел Иосифович слабо улыбнулся сыну.

Ася обычно звала их есть, когда у нее все было готово и приборы располагались на своих местах. Небольшой стол на четверых одной из длинных сторон стоял вдоль стены. Они с Михаилом сидели напротив наполовину окрашенной салатной стены с отбивкой узкой полоски темно-зеленой филенки, выше которой простиралась известковая побелка, переливаясь по закругленному стыку на потолок.

На табурете маленькому Юре было низко, и он подкладывал, сгибая, под себя одну ногу. Ася выдала плоскую квадратную подушку, чтобы ему было удобнее и теплее на просторной, бедно обставленной кухне, глядевшей окном к призрачному свету на север, – где поднимался обрывистый склон высокой, гораздо выше крыши их одноэтажного дома, крутой насыпи автомобильного моста через железную дорогу, – прохладной оттого летом и скверно прогреваемой зимой короткой гармошкой чугунных радиаторов и газовой белой эмалированной печкой.

Иногда они с Юрой веселились и, смеясь, требовали поросячьей еды. В тарелку с молочной кашей они крошили хлеб. Так ели только они вдвоем.

Гораздо интереснее, чем откусывать хлеб от ломтя.

Голодное детство, говорила мама, улыбаясь папе. Но папа и арбуз ел с хлебом. Так ему вкуснее.

После еды мама всегда просила: не бегай, заворот кишок будет, нельзя, только поев, сразу скакать. Полежи, чтоб жирок завязался.

Непонятно, зачем ему жирок? Где? На животе? И как он завязывался, скорее всего, вокруг впадины пупка, где вкруговую сплеталась замятым узлом кожа?

С трудом сдерживая себя, он некоторое время, попадаясь маме на глаза, принимался неспешно расхаживать с серьезным видом озабоченного мыслителя, чтобы не огорчать ее…

И Юрий улыбнулся в ответ.

Исказив лицо гримасой отрицания, Михаил пробормотал:

«Не хочу я. Сколько говорить еще?.. Ладно, не прощаюсь. Во сколько поезд?»

И Михаил выдвинулся немного вперед, обозначая окончание процесса общения перед уходом.

«В шесть, – сухо сказал Юрий, – вечера».

Звонок в дверь прозвучал в повисшей паузе, потому неожиданно. Михаил вышел открыть.

Появился он с Инной, своей женой, возвышаясь позади нее, да так и остался в проеме у окрашенного белой краской косяка. Держа руки перед собой, принялся, скрывая за сосредоточенностью остальные чувства, колупать круглым ногтем большого пальца другой. В детстве он грыз ногти, буквально съедая до мяса. Тяжело отучался.

Инна же, зайдя в зал, сразу затараторила:

«Заскочила ненадолго, другого времени не будет. С работы ушла, товар сегодня получаем».

Работала она товароведом в галантерейном магазине. И сейчас, словно продолжала оценивать витринные полки, скользила быстрым и цепким дискретным взглядом по предметам, расположенным в комнате.

«Как вы, мама? Такая болезнь… Ужас… Вы ж там лечитесь… Правда, Миша? Я, мама, как узнала, прямо не сплю…»

«Пообедаете?» – вставил Павел Иосифович, зная всегдашнее нежелание жены обсуждать свои недуги.

«Ты поел, Миша?.. – Инна зыркнула на отстраненного мужа. – Дома нет ничего, ничего не успеваю… Покормили его?» – Она впервые оглянулась на свекровь.

И, не дожидаясь ответа, опять зашарила глазами. Присев, она в отражении стекол серванта мельком осмотрела свою фигуру, за которую боролась с неуступчивым возрастом, поправила аккуратно уложенную волнистую прическу, заведя виньетку тонкой, предусмотрительно выбившейся пряди за ухо с бриллиантовой сережкой: мелькнули пунцовые лепестки длинных выпуклых накладных ногтей с темными, витиевато выделенными гранями рельефного рисунка. Она поцокала ими по стеклу, отвела в сторону, полюбовалась, подвигав кистью со слегка распяленными пальцами, словно ловила освещение.

«Ехать надо, Миша. Мне еще на рынок, не успею… Вы, мама, звоните почаще из Москвы, держите нас в курсе. Не забывайте нас. Переживаем мы… Ты идешь?»

Она рассматривала сервиз и риторически обращалась к молчаливому отражению Михаила.

«Ну, до свиданья… Хорошей дороги вам, мама…»

«До свиданья, Инна, до свиданья», – быстро отозвался Павел Иосифович.

«Прощайте», – промолвила Агнесса Викторовна.

«Будем вас ждать, возвращайтесь скорее», – на ходу добавила Инна.

Сын с невесткой ушли, дверь хлопнула, щелкнув язычком замка. Агнесса Викторовна вздохнула.

«Болит?»

Павел Иосифович обратился к жене встревоженным взглядом.

«Ничего…»

«Голова?»

«Я привыкла».

«Ну что ты скажешь, Юра, медицина везде есть, а у нас помочь не могут. Как же так?»

«Специализированный центр, папа. Новый век, новая эра. Клиника, лучшие профессора. По медицине, не по твоей физике…»

«Все равно все их приборы на наших открытиях основаны…»

Павел Иосифович вскинул горделиво седую главу и расправил плечи; не вступая в спор, Юрий поднялся из кресла, подошел к расцветшей навстречу матери, немного помедлил, подбирая слова, и тихо произнес:

«Мама, ты не волнуйся, я все сделаю. Мы вылечим…»

«Жаль, ты в медицинский не пошел, ты бы вылечил. В каждом деле сердце необходимо, если оно не камень».

Юрий помнил давнишнюю мечту матери, вступившую в противоречие с его увлечением. Он отвел глаза.

Привезенная им равносторонняя пирамидка из пористого цеолита высотой сантиметров в пять, отблескивая перламутром, стояла на телевизоре.