Ирина Ринц - Книга о прошлом

Замечание насчёт ребёнка заставило его сорваться с места и кинуться утешать младенца. Плач после этого быстро затих, и Аверин вернулся в комнату с зарёванной малышкой на руках.

– Вещи уберите, – неприязненно процедил он, кивком головы указывая Радзинскому на разбросанные по тахте предметы.

– Сию минуту, Ваше Величество, – Радзинский отвесил Николаю шутовской поклон. – Сейчас шнурки поглажу и немедленно выполню Ваше распоряжение. Мы на поезд опаздываем – ты в курсе? И мне кажется, твоя жена вполне справится с уборкой.

Аверин вдруг разулыбался, и быстро отвернулся. С неожиданным пылом он принялся обцеловывать ребёнка: и мокрые от слёз румяные щёчки, и блестящие глазки со слипшимися ресничками и маленькие пальчики, вцепившиеся в папину рубашку.

– Папа скоро вернётся, – приговаривал он. – Катюша будет умницей, будет слушаться бабушку и не станет больше плакать. Так ведь? – Он в последний раз чмокнул малышку в носик и посадил её в кроватку. – Пойдёмте уже, – сухим тоном бросил он Радзинскому и, не оборачиваясь, вышел. Тот только головой покачал, но смиренно поднял чемодан и последовал за невыносимым аспирантом.

Однако с полпути Радзинский, стукнув себя по лбу, вернулся. Склонившись над кроваткой, он вынул заботливо припрятанную там и прикрытую одеяльцем коробку, в которой оказалась роскошная фарфоровая кукла немецкого производства.

– Вот. Случайно узнал, что у тебя, Катюха, день рождения скоро намечается, – проворковал он ласково. – Поздравляю, желаю, дарю. Гляди – она глаза закрывать умеет, – Радзинский распаковал и протянул куклу заинтересованной подарком девочке. – Правда, на папу твоего похожа? – он с коротким смешком пригладил шелковистую светлую чёлку фарфоровой игрушки. – И вид такой же недовольный… – пробормотал Радзинский, задумчиво разглядывая плаксиво изогнутые губы куклы. Та, и правда, могла сойти за очень симпатичного мальчика, поскольку одета была в бархатные синие штанишки и такую же курточку с потрясающе красивым кружевным воротником.

– Папа, – послушно повторила Катюша, принимая игрушку, и вопросительно взглянула на дядю Кешу.

– Ага, – хмыкнул Радзинский. – Но это строго между нами. Пусть её зовут Николь. На французский манер. – Он нежно поцеловал ребёнка в макушку и распрямился во весь свой немалый рост – в его присутствии комната казалась раза в два меньше, столько места занимала его атлетическая фигура. – Иду-иду, – отозвался он на гневный возглас аспиранта, донесшийся из прихожей. Подхватив чемодан, он попятился к двери, продолжая давать Катюше последние наставления. – Можешь переодеть её в платье, мне будет приятно. И бантик повязать не забудь. – Он помахал рукой и скрылся, наконец, за дверью.

Катюша отстранила от себя, прижатую было к груди куклу, и потрогала пальчиком длинные реснички – глаза, действительно, открывались и закрывались, совсем как настоящие. – Ляля, – уверенно сказала девочка и, пыхтя, принялась стаскивать с неё одежду.

За окном мелькают деревья, деревья, деревья… Фонарные столбы, какие-то домики вдали, и снова – тёмные, шероховатые стволы, густые переплетения ветвей, бурелом…

Аспирант, зябко укутавшись в одеяло, уже, наверное, целую минуту размешивает сахар в стакане: динь, динь, динь – размеренно и мелодично. Наконец, он поднимает голову и нерешительно взглядывает на Радзинского, который, тяжело опираясь локтями о хлипкий столик, сидит со своим стаканом напротив – голова низко опущена, брови сурово сдвинуты, взгляд, направленный в никуда, неподвижен и мрачен.

– Вы обиделись, Викентий? – тихо спрашивает Николай. И тут же прибавляет с досадой, – А ведь это я должен обижаться…

– А, по-моему, ты и не стеснялся, – сразу встряхивается Радзинский. – Ты не только от души пообижался, но и дал мне, как следует, это почувствовать.

– Ну, Вы же… Вы вели себя бесцеремонно! – аспирант в сердцах швыряет ложку на стол.

– Да-а-а? – деланно изумляется Радзинский. Он с удовольствием потягивается и откидывается на спинку обтянутого дерматином сиденья. – А, по-моему, я вёл себя разумно, предусмотрительно и вполне корректно. И я тебе здорово помог, Коля. Если бы не моё деятельное участие, волок бы ты сейчас с собой целый обоз вещей, которые ни разу – поверь моему опыту – в продолжение всей этой поездки не пригодились бы тебе.

– Я Вас не просил, – гордо вскидывает голову аспирант. Но его светлая чёлочка, изогнутые подковкой губы и тень от ресниц на щеках напрочь уничтожают грозный эффект от его впечатляюще ледяного тона.

– А меня и не надо просить, Коленька, – чувственным грассирующим баритоном сообщает Радзинский, нагибаясь к Аверину через стол. – Я точно знаю, когда надо вмешаться, а когда умыть руки.

– И чем же Вы при этом руководствуетесь? – вежливо интересуется аспирант, делая неспешный глоток всё ещё горячего чая. Взгляд Аверина, ожидающего ответа на свой вопрос, становится жёстким, губы сжимаются, движения делаются резкими, рваными. Густые вечерние тени словно заново вылепливают его лицо – чётко очерчивают острые скулы, гордо вздёрнутый подбородок, заставляют ярче сверкать в темноте отливающие сталью глаза.

– Ну, как тебе объяснить, Николенька… – Радзинский тоже поднимает свой стакан и отпивает немного, беззастенчиво разглядывая своего визави. – Ты про любовь что-нибудь слышал? Так вот – не могу равнодушно смотреть, как человек, благодаря своей… э-э-э… неопытности, делает глупости.

Аспирант молчит, невесомо поглаживая кончиками пальцев гранёные бока стакана.

– Я ответил на твой вопрос? – Радзинскому кажется, что он загнал аспиранта в угол и теперь тот растерян и беззащитен – оттого и молчит. Поэтому спрашивает слегка насмешливо, – А теперь ты мне скажи – если не секрет – чем тыруководствовался, когда пообещал Эльгизу, что безотлагательно приедешь на встречу с его Учителем и пробудешь в его гостеприимном доме не менее двух недель? – Необыкновенно приятно наблюдать, как полыхают в полумраке щёки уязвлённого справедливым упрёком аспиранта.

– Он обратился прямо к моему сердцу. И получил то, что хотел, – сдержанно отвечает Николай, с достоинством опуская глаза.

Радзинский едва не давится чаем.

– Ещё раз?! И – прости – с какой частью твоего существа обычно беседую я?..

– Вы? – Аспирант окидывает Радзинского снисходительным взглядом. – Вы постоянно давите на сознание. Сюда. – Аверин приставляет указательный палец к своему лбу. – Причём так настойчиво, что я периодически отключаюсь и чудом успеваю в нужный момент очнуться. – Аверин вдруг наклоняется к Радзинскому близко-близко, и пристально, безотрывно смотрит ему в глаза. – Иначе Вы бы полностью меня растворили… – произносит он ровным, бесстрастным голосом.