Ирина Ринц - Книга о прошлом

Радзинскому кажется, что стены и потолок купе сдвигаются, он судорожно хватается за стол, понимая, что аспирант делает с ним сейчас что-то нехорошее, но почему-то не находит в себе сил отвести взгляд. Он чувствует почти осязаемое давление на свой мозг, отчего все мысли разом вышибает из его головы. Какое-то время Радзинский ещё сопротивляется, но с каждой секундой хватка его ослабевает – и вот уже сладкое забвение поглощает сознание. Нирвана…

Перестук колёс. Размеренные покачивания. В зеркале проплывают солнечные весенние пейзажи. Кажется, там мелькнуло и что-то зелёное. Неужели первая листва?

Аспирант сидит почему-то на верхней полке – ноги укрыты одеялом, на коленях книга, знакомая голубая рубашка при ярком свете солнца, как кусочек ясного неба…

Вчерашний разговор кажется сном. Содержание его – бредом. А Николай вдруг начинает говорить, не отрывая при этом сосредоточенного взгляда от страницы:

– Простите меня, Викентий. Я не хотел. Вы меня разозлили. Это меня не извиняет, конечно… Но… Я больше так не буду. Я… Мне очень стыдно…

– Не кипишись, студент, – Радзинский лениво прикрывает глаза. – Я давно так не отдыхал. Честное слово, я спал, как младенец! – Радзинский широко зевает, подтягивает повыше свои длинные ноги и садится, обхватив колени. Он щурится на слепящее горячее солнце за окном, переводит взгляд на вцепившегося в книгу аспиранта и усмехается, – Ты завтракал? – Неуверенное отрицательное движение головой. – Тем лучше, составишь мне компанию. – Кажется, в приступе горячей благодарности за проявленное великодушие Николай готов на всё – даже отправиться в вагон-ресторан. Он глядит на Радзинского так преданно, как провинившийся щенок. Сейчас из него можно вить верёвки.

Эта мысль настойчиво возвращается к Радзинскому, когда он наблюдает, как аспирант вяло ковыряет вилкой творожную запеканку.

– Коль, я чудовище? – весело спрашивает он. И ухмыляется, когда Аверин вздрагивает.

– Н-нет… Нет, конечно! – Николай моргает растерянно и откладывает в сторону вилку с гравировкой « МПС ». – Когда мы встретились – ну, вот, когда Вы из машины вышли – мне показалось, что у меня сердце из воска, и что я сейчас растаю – такое горячее сердечное чувство Вы изливали на совершенно незнакомого человека. Вы не представляете себе, сколько безумно талантливых и одарённых людей я встречал на своём пути, но в них не было Любви и… – и всё напрасно, понимаете? Они ничего не достигнут в духовном смысле. Даже, наоборот – их таланты на дно их утянут… – Аверин вдруг прервался и отвлёкся, наконец, от разглядывания тарелки. – Простите меня, Викентий. Я вчера разозлился на Вас ужасно. У меня было такое чувство, как будто Вы меня предали…

– Стоп-стоп-стоп… – Радзинский поднимает руку в предостерегающем жесте. – Получается, что я должен был вчера промолчать и покорно потащить на своём горбу твой бездарно собранный багаж? Это, по-твоему, Любовь?

Аверин тяжело вздыхает и снова опускает глаза.

– Я уже не знаю… Но… Любовь – это дар. Большинство людей просто не подозревают, что это такое, и называют любовью самые разные вещи – влечение, симпатию, страсть. А настоящая Любовь – это присутствие Божественного в человеке. Когда он приносит в жертву своё эго и становится частью Божественного организма – не частью этого мира, главная черта которого – любовь к себе. У Вас в сердце горит этот огонь, но Вы иногда так поступаете, что я не знаю, что и думать… Викентий, Вы простите меня?

Радзинский заслушался и не ожидал такого резкого возврата к прежней теме, поэтому слегка растерялся. Но потом улыбнулся так душевно, как только мог, и радостно ответил:

– Конечно, Коля. Если ты готов окончательно перейти на «ты», считай, что примирение состоялось.

Аверин сперва опешил от такой наглости, но затем, видимо, счёл это требование законным.

– Хорошо… Кеша, – с некоторым усилием произнёс он. – Не жалуйся потом, что я тебе надоел. Ладно?

Итак, чувство вины, шоколадка, купе, из которого ещё двое суток никуда не деться – идеальные условия для дальнейшего исследования феномена Николая Аверина. Страсти улеглись, и Радзинский смог, наконец, отдаться этому занятию целиком и полностью.

– Любовь и Истина – это имена Бога. Нет никакой абстрактной истины, потому что Она живая – Он живой. И Любовь – это тоже Он, – увлечённо вещал аспирант, пачкая пальцы тающим на солнце шоколадом. – Как же меня корёжит, когда я слышу: «Он застрелился, потому что любил . Он задушил её, потому что любил ». Любил, да – себя, свои страдания, себя в этих страданиях. Вот, допустим, я тебя, Кеша, люблю – значит, мне ничего от тебя не надо! Я счастлив от того, что ты просто есть на этом свете! Если понадобится, я за тебя умру! Вот это – Любовь. Всё остальное – различные проявления любви к себе. Это антилюбовь. Это атрибут зла, ген самоуничтожения человечества.

– Мне от тебя тоже ничего не надо, – усмехается Радзинский, протягивая Николаю полотенце. – И я тоже счастлив просто от того, что ты есть на этом свете, – многозначительно хмыкает он.

– Да-а-а? – В глазах Николая прыгают искорки смеха. – Ничего, что я испачкаю казённое полотенце? – он нерешительно вытирает руки о махровую ткань, которая немедленно превращается в малопривлекательную тряпку. – Это сейчас было признание в любви? – Он с интересом разглядывает своего попутчика. – Я тронут. Ничего, что я странный? Что иногда отрубаюсь на пару суток? Что я полный ноль в житейских делах?

– Ты кашу умеешь варить, – невозмутимо возражает Радзинский. Вальяжно раскинувшись на подушках, он полулежит, упираясь затылком в стену, и лениво следит за хрупким аспирантом.

– И это все мои достоинства? – Николай вдруг таким острым взглядом обводит фигуру сидящего напротив Радзинского – его широкие плечи и могучую грудь, его тяжёлую руку, расслабленно лежащую на одеяле – что тот невольно подбирается, будто почуяв опасность.

А Николай продолжает изучать его лицо. И Радзинскому кажется, что он чувствует аккуратные прикосновения – к своим волосам, ко лбу, и как кто-то словно пальцем проводит, очерчивая выразительно изогнутую бровь, и горячую ладонь на щеке.

– Это довольная простая техника, – улыбается Николай. – Для Вас, по крайней мере. Пардон – для тебя , – смеётся он. – Так что можешь освоить. Тот, кому ничего не надо, получает всё! – торжественно воздевает он руки. И вздыхает. – Жаль, что я так мало могу тебе дать. Взамен твоей горячей бескорыстной любви…

Аверин спит. Слегка приоткрыв рот, он прижался щекой к подушке – беззащитный и трогательный, как ребёнок. Радзинский проверяет, не дует ли ему от окна, символически поправляет одеяло и садится напротив. Некоторое время он развлекается тем, что разглядывает через стенку, что делают пассажиры в соседнем купе. Аверин оказался очень щедр и весь день показывал своему названому брату, что можно делать взглядом. В частности, учил его смотреть сквозь стены.