Ирина Ринц - Книга о прошлом

– Ну, как же! – раздражённо хмурится он. – Ты же сам меня с ним познакомил – с этим типом с Алтая!..

– Не помню… Ладно – и что?

– Что… Сосредоточился я на этой самой «кундалини» и увидел, как из основания позвоночника выпорхнула белая птица и по позвоночному столбу начинает подниматься голубое пламя…

– Ух ты! – не отрываясь от чтения, восхищается Покровский и вонзает зубы в кусок пирога с черничным вареньем.

– «Ух» – да не «ух», – морщится Радзинский. – Когда я рассказал об этом тому парню, он жутко испугался и горячо посоветовал это самое пламя «затушить». Во избежание непредсказуемых последствий…

– И ты затушил? – ахает Покровский, на мгновение вскидывая на собеседника глаза.

– Конечно. Я что – камикадзе? – Радзинский заглядывает в свою опустевшую чашку, вздыхает и идёт варить новую порцию кофе. – Понимаешь, Олежек, – продолжает он, снова усаживаясь за стол с дымящейся туркой в руке. – Это вещь сугубо практическая. Ты углубляешься, углубляешься, углубляешься в себя, постепенно отбрасываешь всё ложное, слой за слоем снимаешь с себя стружку… И в итоге доходишь до самой сердцевины. А там ничего нет – пустота… Это то, как я понял цель предпринимаемых усилий. Может, я не прав?.. Ты, вообще, меня слушаешь?!

– М-м-м… Да! – с видом пай-мальчика кивает Покровский, поспешно откладывая изрядно помятые листки в сторону. И преданно глядит Радзинскому в глаза.

Тот оценивающе прищуривается и неторопливо делает глоток кофе.

– Вот тобою что движет? Ради чего ты носом землю роешь?

– Ну… Я врач. Мне просто любопытно всё выходящее за рамки обыденного представления о мире и человеке. Я надеюсь найти всем этим невероятным фактам исчерпывающее научное объяснение, – твёрдо, без запинки, отвечает Олег.

– То есть, цели у тебя нет, – безжалостно подытоживает Радзинский.

Покровский возмущённо открывает рот и тут же захлопывает его обратно – получается, что цели, по большому счёту, действительно, нет. Так – увлечение процессом. Хобби.

– А у всех этих «оздоровительных» упражнений цель есть. Понимаешь, Олежек? И как-то она не сильно меня вдохновляет…

– Ты что?! – обижается вдруг Олег. – Это же древнее знание о человеческом организме! Наука только сейчас к этому подходит!

– Дубина, – ласково произносит Радзинский. – Цель всех этих занятий – за пределами этого мира. Ты бы ещё сказал, что христиане для оздоровления организма постятся… – Он прикуривает и задумчиво гоняет по столу зажигалку. – У меня такое ощущение, – вздыхает он, наконец, – Что мне чего-то не хватает – волшебного слова, ключа… Я стою, скажем, перед иконой и знаю , что она должна быть живой, отвечать мне. А она – не отвечает. Хоть головой об стенку бейся. Ну, как тебе ещё объяснить! – почти с отчаянием восклицает он, видя искреннее недоумение на лице Покровского. – Я чувствую , что где-то там – за стенкой – другая жизнь, другая реальность. А входа туда нет – никак не доцарапаешься…

Покровский глядит виновато, ему неловко. Он слышит это уже не в первый раз, но – не понимает . И чем помочь – не знает. Радзинский устало машет в его сторону рукой, подталкивает к нему потрёпанную рукопись:

– Иди-ка ты домой, эскулап. Обогащай науку о человеческом теле…

Тоска, снедающая Радзинского изнутри, становится почти невыносимой. Бокал вина ведь не повредит? И даже два бокала вина, выпитых в одиночестве под тягучие восточные мелодии с подаренной Рафиком пластинки…

Лихо рассекая зеркальную гладь безбрежных мартовских луж, Радзинский мчался на своём «Москвиче» как ветер. Но не потому, что куда-то опаздывал, нет – просто наслаждался ощущением праздника, которое источала ликующая вокруг природа. К тому же нагрудный карман его кожаной куртки приятно согревал листочек с номером телефона – номерок принадлежал очарованной утром на кафедре симпатичной рыженькой аспирантке, которая так мило заливалась жарким румянцем по любому поводу.

Сворачивая во двор, Радзинский и не подумал сбросить скорость. Талая вода сверкающей стеклянной стеной взметнулась вверх – к невероятно яркому голубому небу – и обрушилась на тротуар, окатывая с головы до ног ни в чём не повинного прохожего, которого – честное слово! – не было там секунду назад. Разве что из-за фонарного столба выскочил…

Радзинский чертыхнулся и резко сдал назад. Бросил на сиденье солнечные очки, поспешно выпрыгнул из автомобиля, немедленно погружаясь в воду чуть ли не по колено.

– Простите, ради Бога! – выбираясь на тротуар, умоляюще пророкотал он своим чувственным баритоном, и сделал широкий шаг к растерянному парню, с чьих светлых волос – вот ужас-то! – капала вода. И осёкся: нет, не от того, что жертва его лихачества так лучезарно улыбалась ему во все свои тридцать два белоснежных зуба. Просто такого слепящего радужного сияния, которое светлым искрящимся облаком окружало силуэт этого человека, Радзинский не видел ещё никогда.

Сердце сразу забилось часто-часто. Мир сделался резче, ярче. Дыхание вдруг перехватило от сладкого предвкушения чуда.

– Ничего страшного, – мягко заверил его между тем молодой человек, стряхивая воду с пальцев. – Пустяки… – Красиво очерченные губы сложились в приветливую улыбку.

Радзинский усилием воли заставил себя отвести взгляд и принялся лихорадочно рыться в карманах в поисках носового платка. Платок, к счастью, нашёлся – чистый, тщательно отглаженный.

– Спасибо… – снова так мягко, деликатно. Радзинский вдруг ощутил стихийный прилив немотивированной нежности. Отцовский инстинкт, что ли, прорезался к тридцати годам? Паренёк был таким юным, тоненьким, хрупким. И ростом невелик – Радзинскому он едва доставал до плеча. А ещё эти светлые волосы, которые постоянно падают ему на лоб, и длинные, девчоночьи ресницы… «Маленький принц», – мысленно умилился Радзинский.

– Куда ты в таком виде? – сочувственно пробасил он. – У тебя же пальто насквозь мокрое! Снимай. Я тебя отвезу…

– Я, вообще-то, в библиотеку хотел… в Ленинскую… Но теперь, как видно… – парень, улыбаясь, вздохнул и красноречиво развёл руками.

– Давай ко мне, – великодушно предложил Радзинский. – Я здесь буквально в двух шагах живу. Приведёшь себя в порядок и поедешь в свою библиотеку! – Не дожидаясь ответа, он решительно шагнул к молодому человеку и мигом расстегнул его пальто, едва не оборвав пуговицы, поскольку петли, прорубленные в грубой колючей ткани, оказались ужасно тугими. Не ожидая такого натиска, тот машинально повернулся спиной, позволяя незнакомому человеку раздеть себя прямо посреди улицы.

– Студент? – Пальто отправилось на заднее сиденье.