Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Утром пришла почта, а с ней целая пачка писем из дома. Письма отправились вдогонку с безалаберным приказом вместо адреса на конверте: «… непременно разыскать такого-то в тамошних гостиницах!» Итак, меня разыскали снисходительно-высокомерные «упования» отца, что я возьмусь наконец за ум. Нервное многословное беспокойство матери. Сухая записка от брата, написанная под несомненной тучей родительского раздражения – «… впрочем, желаю успехов, а на каком поприще, тебе видней». От дяди шутливые новости и реестрик ироничных вопросов на две темы: способствует ли знакомство с границей самопознанию и хороши ли местные красавицы с винчестером в крепкой ладошке?

Зачем я сюда явился, что здесь делаю? Тоскливая вторичность и фальшь всего происходящего придушили до вульгарного желания напиться. Молодой герой, вступивший в период странствий и поисков. Обретение себя среди опасностей и экзотики. Лень и скука. Любовь к прекрасной дикарке. Кордон, дозор, кулер локаль… Но во вчерашнем дне действительно что-то было. Такое, что не хочется забыть. То ли далекое пение, то ли юный месяц, то ли светлые глаза в черных ресницах. Сентиментальный набор.

Что было в тот же день год назад? Память не подсказывает ничего. Охватывает безнадежность от исчезновения времени и от собственной бездарности. Вопрос ведь не в том, допустимо ли остановить мгновенье, а совсем в ином – зачем это хочется сделать? Остановить мгновенья – это не соблазн Мефистофеля, а главная задача всех живущих, которую обыкновенно берут на себя поэты. Остановить – разглядеть и расслышать. Запомнить и попытаться понять. Иначе не только мгновенья, но и чувства, вещи и слова исчезнут не узнанными и позабытыми, оставив будни вместо дней и бесплодное беспокойство немоты. Не я ли мечтал жить как бы в несмолкающих звуках торжественной музыки? Не мне ли достались от судьбы счастливые дары – редкая восприимчивость, желание мыслить и чувствовать, независимость, обеспеченность? Слава, известность – их пустое обаяние осталось в ранней юности. Человек немногим долговечней мотылька, даже если мгновенное мелькание крылышек раскрашено триумфом. Сумерки души не с кем разделить, а значит, и рассеять. Но неужели я пожаловал сюда в поисках привязанностей? Не найдя их ни в родной семье, ни среди тех возможностей, которые щедро разворачивались перед баловнем судьбы, каким все меня считают.

Бывают минуты, когда, размышляя, не замечаешь движений, поэтому я очнулся, лишь увидев себя под ослепительным солнцем на крутой улице. Настал полдень, тени исчезли, воздух словно зачерпнул зноя из далекой середины лета. Я забрел куда-то на окраину. Вокруг стояла особая полуденная тишина: за окном с раздувшейся от сквозняка белой занавеской лепетал ребенок, из-за двери напротив раздавалось ровное перестукивание – наверное, работал сапожник или чеканщик, где-то вдалеке ухали удары, словно заколачивали сваю.

Зной отяжелел. Темнота сгустилась быстро, как по волшебству, и пролилась водопадом ливня. Просверкала молния, словно тяжелую сизо-фиолетовую портьеру распахнули на слепящий свет и тут же задернули. Дождь стоял непрозрачной стеклянной стеной, закипая на земле. От грома заложило уши. Машинально я хотел укрыться под навесом балкона, но тут же понял, что незачем, вода кипела всюду. Под теплым ливнем было отлично. Приоткрылась низкая дверь:

– Заходите, ой, скорей заходите, – звала круглая старушка. Я вошел из любопытства увидеть дом изнутри. – Ой, только бы град не ударил. Ой, как же вы измокли. Ой, проходите, выпейте.

Комнатки были тесные – каморки, но сплошь по стенам и потолку разрисованные желтыми, зелеными и синими цветами и птицами. Над дверью желтые черточки лучей окружали лилово-красное солнце с синим глазом посередине.

Старушка быстро прокатилась туда-сюда, налила мне темной настойки, приговаривая «славная, ежевичная», с удовольствием плеснула и себе. Хлебнув глоток, спросила, кого я тут знаю. Передумав отмалчиваться, я назвал Старого Медведя, с интересом ожидая, что она скажет. Ответ удивил.

– Да, Старый Медведь… как же… его слушают… дочки у него красавицы… – заколебалась старуха и еще прихлебнула ежевичной. – Только его судьба не любит. Мы-то местные, а он приезжий. Он с горя приехал. У него в одну ночь убили всю семью – отца с матерью и жену с ребенком. Всю семью, – повторила старая сивилла. – Вот как.

Я спросил, ей-то откуда это известно, но старуха то ли не хотела говорить, то ли сама не помнила.

К вечеру тучи исчезли. Воздух освежило дождем, но было по-прежнему жарко. Перед локандой на площади выстроились столики. Я ждал появления отряда, сидя над стаканом вина и глядя на игру воды в фонтане.

У фонтана остановился тот хромой охотник-метис, который в первый день принес на кухню фазанов. Я уже успел вырядиться в здешнее и теперь присматривался, все ли правильно. Местный колорит вполне удался, только у метиса волосы были стянуты шнурком на затылке, а белая косынка завязана сбоку. Его узкое лицо словно рисовал угловатыми чертами капризный художник: острые скулы, впалые щеки, длинный подбородок, резкий тонкогубый рот. Но все-таки было в нем что-то отталкивающее, то ли оттенок темной кожи, то ли слишком черные, антрацитовые глаза. Вдруг я заметил, что он тоже искоса наблюдает за мной. Перехватив мой взгляд, он слегка поклонился и улыбнулся.

Раздался говор, из переулка вывернулась толпа человек в тридцать. В ней были и Гертруда с отцом. Еще я узнал капитана Борка. Значит, я пропустил отряд? Рядом со Старым Медведем шагал белоголовый высокий старик и что-то нервно ему втолковывал, рубя рукой воздух.

– Нигде нельзя, а у нас особенно! – стали слышны слова. – Если вы не понимаете, я вам объясняю! Сердца не хватает!

Герти помахала мне. Она тоже была в местном наряде: широкая короткая юбка кирпичного цвета, белый передник, белая блузка с пышными рукавами, на шнурках у ворота и запястий. Я встал. Но охотник подхромал раньше и – ах вот как это здесь принято? – поцеловал ей руку. А может быть, и не принято: старик резнул взглядом, развернулся и вошел в гостиницу.

Старый Медведь приветственно хлопнул меня по плечу, потом так же похлопал подошедшего с Гертрудой охотника.

Выяснилось, что метиса зовут Гай Тергенс, что он мне покажет самую лучшую охоту, что отряд уже отбыл прямо от школы, как только закончилось собрание. Школа и ратуша помещались в одном здании, но его почему-то называли не ратуша, а школа. Гай присел с нами за столик, но только на минуту. Старый Медведь казался не то озабоченным, не то удивленным. Я спросил, что произошло, но тут опять возник его взбудораженный собеседник.