Николай Таратухин - С гитарой по жизни. Воспоминания

Тут подошла осень и мне нужно готовиться идти в первый класс. Ни учебников, ни тетрадей не было. Мать насобирала на работе выброшенных использованных листов бумаги, на обратной их стороне карандашом начертила косые линии, клеточки, сшила нитками по 12 листов и получились тетради. С чернилами проблем не было. Их мы носили в школу в специальных чернильницах – «невыливайках». Проблемы оказались с перьями. Они ценились на вес золота. Самые популярные назывались «рондо» и были большой редкостью. Букварь в школе выдавали один на троих, живших по соседству таких же первоклашек. Одноэтажная начальная школа размещалась в пределах пяти минут бега от нашего дома, что меня очень устраивало. Наш класс окнами выходил прямо на школьный огород, и мы осенью частенько незаметно для учителя через окна совершали набеги туда, опустошая капустные и морковные грядки.

Осенью голода не чувствовалось. Вокруг росли леса с зарослями кизила и лещины. Яблоки и груши созрели в покинутых татарами садах. Где-то их охраняли, но в большинстве они были без охраны. Мы с матерью старались запастись на зиму этими дарами природы: резали яблоки и груши и сушили на своем огороде. Как известно, татарское население оказалось репрессированным и высланным из Крыма, а их дома в большинстве оставались пустыми. Мы там находили брошенные вещи, мать их стирала, и мы донашивали все, что можно одеть.

С обувью было трудней. Однажды мы нашли в каком-то доме несколько кусков выделанной толстой кожи. Мать пошила себе и нам из нее, так называемые постолы – это примитивная обувь из куска кожи, стянутая по краям кожаной лентой и завязывающаяся на щиколотке. Это случилось где-то в январе, а до этого я из-за отсутствия обуви, в школу ходил частенько босиком. Мне очень нравилось по пути в школу голой пяткой разбивать тонкие льдинки на замерзших лужицах. А в классе я отогревал ноги у печи. В школе центрального отопления не было. Печи топились дровами или углем и устроены они были весьма оригинально. Одна круглая, в виде афишной тумба на два смежных класса. Половина диаметра в одном, половина в другом. В нашем классе в печи была дверца, в которую учитель периодически засыпал совком уголь из стоящего рядом ведра.

Известие о Победе мы услышали утром солнечного дня 9 мая. Люди обнимались, целовались, на улицах было шумно и весело, где-то играл духовой оркестр… Через некоторое время соседки – материны подруги, стали бегать на вокзал и встречать поезда с возвращающимися с войны солдатами. Только наша мать никуда не бежала, а тихо плакала, отворачивая от нас лицо… А солдаты возвращались. В основном, демобилизованные по причине тяжелых ранений. Вернулся и наш сосед татарин. У него была прострелена правая рука, висевшая беспомощно вдоль туловища. Мы с матерью очень сочувствовали его горю, когда он плакал во дворе пустого дома своих родителей, попавших под репрессию.

Первый класс я закончил, как говорится, ни шатко, ни валко. Братья подросли и мать стала доверять мне их опеку, уходя на работу. Лето в предгорья Крыма приходит рано. В конце февраля зацветают абрикосовые и миндальные деревья, а в мае появляются зеленые плоды абрикосов. Понятное дело, в пределах нашей досягаемости созревать они не успевали. Зеленые абрикосы заменяли нам порой завтрак и обед. Затем наступала очередь шелковицы. Она нескольких сортов. Ранняя, более мелкая и приторно сладкая, но есть особенная, поздняя. Она черного цвета, очень крупная и сочная. Когда наступала пора ее созревания, то я брал с собой братьев и шли мы к подножью северного скалистого склона бахчисарайского ущелья. Там, в основном, деревья этой шелковицы и росли. Усаживал под деревьями братьев и лазил по веткам собирая урожай. Наедались до жуткой оскомины на зубах. Вся бахчисарайская ребятня в этот период времени была измазана трудно смываемым соком этой шелковицы.

Северный склон бахчисарайского ущелья

Зиму 1946 года мы встретили в голоде и холоде. Запасы сухофруктов закончились. Есть постоянно хотелось. Теплая одежда, которую мы нашли в татарских домах, была ветхой и уже износилась. Иногда нам доставались по распределению властями города, так называемые, «американские подарки» – продуктовые пакеты. Они содержали, в основном, консервы, галеты (род печенья) и сало шпик. Мы старались растянуть подольше эти деликатесы. Погреб у нас отсутствовал. Да он вообще-то был и не нужен. Продукты у нас долго не хранились – мы все съедали за два-три дня. Но то, что оставалось, приходилось хранить в тщательно запираемом ящике стола или подвешивать на проволоке к потолку. Эта мера была вынужденной, потому что в окрестных домах, и в нашем тоже, обитали полчища крыс. У нас была кошка Мурка. Она считалась полноправным членом семьи, и мы старались ей выделять ее долю продуктов. Каждую ночь она душила две – три крысы, мы залечивали её раны, полученные в битвах с пацюками (так украинцы называют крыс). Но однажды нашли её мертвой – пала в неравной схватке.

И тут мать задумала уехать в Курскую область, в село Коробкино, где жили родственники отца. В этом селе, оказывается, Таратухиных – полным-полно и почти все приходятся нам родственниками. С голоду, посчитала мать, умереть не дадут. Видя, что нам «приходят кранты», мать собрала в узел все нехитрые наши вещи, взяла на руки младшего Ивана, дала нам со средним Владимиром нести узел, и пошли мы на вокзал, оставив свой дом с заколоченными досками окнами и дверью.

Денег на билеты до конечной станции, сейчас вспоминаю, у нас не хватало. Покупали до ближайшей недорогой билет, чтобы попасть в вагон, а далее следовали «зайцами». Нас, естественно, в пути два раза вылавливали и высаживали. Последний отрезок пути нам нужно было проследовать до города Льгова Курской области. На вокзале, не помню какой станции, мать стала спрашивать у железнодорожников: «Как попасть в поезд, идущий на Льгов»? Скорее всего, ее не поняли и указали на поезд, идущий на Львов. Сердобольные проводницы успели затолкать нас в вагон уже отходившего этого поезда, и мы поехали. На этот раз никто у нас билетов не спрашивал, никаких контролеров в пути не встретилось. Ехали около двух суток. В пути нас проводницы подкармливали продуктами из своих небогатых рационов. Мать, разморенная теплом вагона, ехала в полудреме с ребенком на руках и только на вторые сутки поняла, что едем не туда. Но махнув рукой сказала: «Будь, что будет».

Вышли на вокзале во Львове и пошли в зал ожидания поездов. Не знаю, сколько ночей мы там провели. Милиционеры проверяли у матери документы, но из вокзала не удаляли, как других бездомных. Видимо, чувство сострадания брало верх над «буквой Закона». Мать стирала детские вещи в туалете и сушила их на батареях отопления. Некоторое не очень продолжительное время нам удалось ночевать в комнате матери и ребенка.