Валерий Рощенко - Матросские рассказы

Лера тоже выходит вслед за нами. Снег падает ей на волосы, на печи. Широко раскрытыми глазами она смотрит на нас, на милицейский фургон, словно решает в уме трудную задачу. Она очень красивая в эту минуту. Лейтенант-баскетболист, кокетничая, изголяется еще больше: заталкивает каждого в черное, пропахшее бензином и блевотиной, нутро фургона. Дверца захлопывается. Машина дергает с места.

Геночка, привалясь к моему плечу, снова аппетитно сопит. Сохов сжимает голову руками. Моцарт трясется как от зубной боли.

– Не понимаю! – стонет он. – Венец природы – человек! И вот такие вящие полярности – хулиган и зарвавшийся чинуша! Уму непостижимо! Да они – одного поля ягоды!..

– Ну, ты, падло! – бурчит тип в куртке нараспашку. – Сопи в две дырки, если попался. Я за вас отдуваюсь и молчу!

– Ах, ты, дегенерат! – свирепо цыкает на него Соха. – Заглохни!

В пустой комнате с металлическими шкапчиками вдоль стены нам приказывают раздеваться.

– Как? – осведомляется Соха. – Совсем?

– Как Венера Милосская, – ухмыляется дежурный офицер.

– Послушайте! Мы же не пьяные! – обращается к нему Сивашов. – За что нас в вытрезвитель?

– Мое дело маленькое: принять и оформить. Раньше надо было разбираться!

– Но с нами как раз и не хотели разбираться.

– Правильно! Этот тоже не пьяный? – дежурный милиционер кивает на хулиганистого типа, пятнистого от татуировок, кая ягуар. – От него несет перегаром, как из винной бочки!

Тот прыгает на одной ноге, пытаясь снять брюки, и ноет:

– Тут колотун, бляха-муха! Задубеешь!

Стальные шкапчики поглащают нашу одежду. Дежурный отпирает массивную стальную дверь. Под низким каменным сводом смутно вырисовывается ряд черных нар, из углов тянет зацветающей сыростью. Дежурный бросает на ближний топчан пять тонких одеял и запирает дверь на замок:

– Отдыхайте!..

Геночка сразу валится спать. Соха садится на нары по-турецки и начинает петь:

Это наш училищный гимн «Прощание на причале», неизвестно кем из курсантов сочиненный.

– А песенка-то ништяк, клевая! – отзывается из угла наш таинственный компаньон. – Кто сочинил? Сергей Есенин?

– Ага! Эдуард Маяковский! – хмыкает Сивашов. – Тебе не все равно, рецидивист?!

Тип, уловив знакомое словцо, поднимается в своем углу.

– А ты кто, стиляга? Маменькин сынок?!..

Сивашов подхватывает песню в полный голос, чем сразу останавливает «ягуара»:

Под потолком, как в авоське, тлеет за сеткой слабая электрическая лампочка. В тусклом свете незнакомец, испешренный наколками, застывает в позе Наполеона.

– Салажня! – орет он. – Маменькины сынки! На всем готовеньком жили, мать вашу так! Учись – не хочу! А мне каково было без отца-матери?! На Курской Дуге убили, в танке сгорел. А я по вагонам в электричках шустрил. Что вы знаете об этом, сопляки?! Сегодня наверно первый раз в жизни с подлянкой столкнулись и уже раскисли, сопли распустили ниже колен! Мне срок пришлось мотать по “недоразумению”. Понял ты, красавчик?!.. Доведется тебе такое, небось, в дерьме не найдешь. Или запьешь горькую, богодул!

– Не запью! Не из таковских! – орет в ответ Соха. – И не я твоего отца убивал. Нечего на людях зло срывать. Предъяви счет по адресу! Понял?

– Ты меня на “понял” не бери! Я за “понял” лес валил!

– Хватит. Заткни фонтан!

Потом они затихают.

Каждый из нас остается наедине с собой. Вот чем и страшна тюрьма. Ты остаешься наедине с собой, со своей судьбой. И думаешь: не окажется ли пророком пятнистый? Не покатишься ли дальше по наклонной дорожке? Сумеешь ли подчинить судьбу своей воле или она вырвется и начнет колесить тебя по свету?.. Вот первая несправедливость: тебя приняли за хулигана. Горько и обидно! Но как из этой трясины выбраться? Надо бороться, доказывать? Но – как, кому? С одного полюса – такие, как Циклариди, с другого – такие, как тип в татуировках. И те, и другие принимают тебя не за того, кто ты есть на самом деле. «А кто мы есть на самом деле? – размышляю я всю ночь напролет. – Как нужно жить, чтобы тебя ни с кем не путали, не могли подмять по любой своей прихоти?..»

– Подъем! – в коридоре зычный голос дежурного. – Сивашов!.. Брагин!.. Никишин! На выход!

Человек в татуировках, раздобыв где-то окурок, дымит в своем углу.

– Чао, стиляги! – машет рукой.

Его и Сохова дежурный почему-то не выкликает.

– Без товарища мы не уйдем, – заявляю я.

– Опять двадцать пять! – возмущается дежурный. – То их на аркане надо тащить сюда, то не выгонишь поганой метлой! Ладно. Кого вы забираете – этого или того?

Пятнистый, прислушиваясь, делает знаки рукой: мол, забирайте и меня, если лягавый такой добрый.

– Только Сохова! – подчеркивает Моцарт.

Милиционер выдает нам одежду, документы, записные книжки – все, что изымалось.

– Счастливого плавания, магелланы! – ухмыляется в пшеничные усы. – Больше не попадайтесь под горячую руку!

– Не попадемся! – заверяет Соха. – Но и этого так не оставим!

– Смотри не обожгись!

– Прощайте! – первым, пискнув, выскальзывает на улицу Геночка.

Мы высыпаем следом. Нежный сиреневый рассвет уже тронул восток за сопками. Перламутровые галеры облаков медленно плывут в Корею и Китай. Минуту мы стоим, словно зачарованные. Потом беремся за руки и идем вниз по сонной улице.

Геночка, поскользнувшись на подспудной наледи, подворачивает ногу. Его подхватываем на лету, увлекаем вперед. Он упирается ногамии и скользит, как на лыжах.

С бухты доносится отрывистый лай буксировщика; какой-то пароход, вернувшись из плавания, швартуется к причалу на мысе Чуркин. Трещит лед. Отчетливо разносятся капитанские команды, усиленные мегафоном.

По улице навстречу, подпрыгивая, мчится автомобиль. Посторонившись, мы даем дорогу. Но машина, взвизгнув тормозами, останавливается перед нами. К всеобщему удивлению, из «москвича» выпрыгивает Лера. На ней нейлоновая шуба и пуховый платок, сбившийся на плечи.

– Ба! Знакомые все лица! – кричит Соха.

– Здравствуйте, мальчишки! – словно запыхавшись, выдыхает девушка. – Еле уговорила его позвонить и выпустить вас!

– Ах, вот кому мы обязаны! Может еще спасибо сказать?! – выпендривается Соха.