Валерий Рощенко - Романс с голубоглазой Эстонией

– Вийви! Наоборот!.. Ребята были просто очарованы тобой …

Она устремляет на меня пытливый взгляд – не шучу ли? Взор её светлеет.

Мы выходим к берегу шумящего ручья. Я подаю руку, по нашим пальцам пробегает электрический ток. Потом впереди появляется какой-то дачный посёлк, домики в котором словно терема – высокие, причудливо расписанные. Вийви объясняет: здесь дача покойного Георга Отса и других знаменитых эстонских артистов, писателей. В поселке тихо, ни души.

Мы идём дальше по едва заметной проселочной дороге, не зная, куда она ведёт. Асфальт давно кончился, лес редеет, потом вновь обступает нас со всех сторон – гуще прежнего. По небу веером рассыпаются лучи скрывшегося за лесом солнца. Точно золотые иголки, они пронизывают голубые дымки, облачка, угольно-чёрные кроны выстроившихся по косогору упругих кокетливых сосен. Высоко над головой серебристый челнок самолёта тянет розовую пряжу инверсии, собираясь намотать её на клубок земного шара.

Жизнерадостная Вийви выглядит несколько грустной. Не случилось ли чего, поинтеруюсь я.

– Путёвка скоро кончается, – она опускает голову. – Две недели – как один день. Осталось всего три дня.

– Три дня, это – целая вечность! – попытаюсь успокоить я её.

– А потом всё равно расставаться… – и грустный укор из-под нависающей соломы-волос.

– Можно не расставаться, – пожимаю я плечами. – Достаточно обменяться адресами, телефонами, и – вся жизнь впереди!

– Ah, so! На это я не пришла, – из груди её вылвается тёплый смех, глаза заполняет половодье откровенной радости.

Грусти как ни бывало. Глянув друг на друга откровенно-признательным взглядом, мы бодро поднимается на гребень пригорка и находим здесь уютную, закрытую во всех сторон поляну. Она утыкана дремлющими султанами можжевеловых кустов. Жёлто-горячий мяч солнца, ворочаясь в цепких зарослях, тонет в мерцающем на горизонте море. В глазах Вийви пляшут два маленьких костра. Она не отрывает взгляда от заката, пока за тускнеющей чертой, не угасает последняя капля яркого сияния.

Точно чуткая пантера, затаившаяся в пампасах, я наблюдаю за ней. В секунду наша поляна превращается в дикий нелюдимый заповедник. В прохладной тишине, разбросанные по периметру копешки свеженакошенного теплого сена, издают горько-сладкую истому вянущего разнотравья. От женщины, стоящей рядом, веет притягательным живым теплом. Она оборачивается ко мне, ведомая каким-то инстинктом, – прекрасная лицом и телом, ослеплённая закатом, с вольно вздымающейся роскошной грудью. Древняя природа заставляет пантеру забыть обо всем на свете, кроме вожделенной добычи. Легко запрокинуть эту пышущую огнём, трепещущую, как пламя, жертву, и с первобытной лаской вскинуть на руки, чтобы через секунду бросить в объятия мягкой колючей постели…

– Не так… сама… сама… – шепчут, глотая поцелуи, сочные губы.

Где-то в эту секунду летят самолеты, плывут корабли; где-то в Афганистане и в Анголе пылает война, кто-то умирает с оторванной ногой; южнее – в Кейптауне, в операционной – пересаживают сердце молодой девушки, погибшей в автокатастрофе, в грудь пожилому мужчине; в экваториальной Гвинее в теплой жиже жируют крокодилы, над их головами по лианам скакчут макаки; на другом контененте – на Амазонке, напуганная лесным пожаром, выползает на берег, сверкая чешуей, жирная анаконда; в притонах Венесуэлы не затихающая ночная жизнь, выплевывает поутру, как бледные огоньки сигарет, незащищенные зелёные плечи юных проституток; во льдах Арктики, среди синих торосов, в негаснущем мареве полярного дня бродят рыже-белые медведи; в дремучей сибирской тайге, отгоняя липкую мошкару едким дымом папирос, геолог коротает ночь, звеня на гитаре, мечтая о зелёном домашнем абажуре, о полке с вожделёнными книгами… А здесь, на затерянной в лесной глуши поляне, в шуршащей, как летний дождь, мятой копне, двум людям нет до того никакого дела. Они забывают обо всём, им кажется: секунда, другая – и они окажутся на пороге разгадки великой, важнейшей тайны на свете…

Туман окутывает поляну, посыпая траву серебристой пудрой росы. Всходит красная от стыда, но весёлая, хохочущая во весь рот луна. Сосны, трепеща и колыхаясь, тянутся вверх, как дым загашенных факелов. Чуть слышно где-то булькает ручей. Шелестит море за обрывом. Звенит листва на осинах, нашептывая какую-то таинственную любовную сагу. Вянут, умирая цветы под головой, оседаая на губах диким мёдом истомы. Долго сдерживаемое влечение, путаясь с очарованием белой ночи, не устаёт одаривать природу бесконечной вереницей фантастических открытий. Знакомые земные лики путаются, мешаясь с неземными, иконными. Луна уже делается изжелта-зелёной и отыскивает на небе черную муаровую ленту тучки, чтобы целомудренно прикрыть глаза. А караван, истерзанный долгим блужданием по пустыне, всё не устаёт припадать к хрустальному источнику, обнаруженному в песках, и никак не может утолить жажду под пальмами волшебного оазиса…

Опьяненные и счастливые, мы покинули лунную поляну и не торопились обменяться адресами, не торопились договориться о новой встречи, потому что полагали, что впереди у нас масса времени – целых три дня.

Утренняя заря уже заступала на вахту вместо вечерней; а мы только прощались у дверей вийвиного коттеджа, как прощаются ненадолго близкие люди. Я вернулся в экипаж и, едва приклонил буйную голову, как, точно пружиной, был вскинут командой боевой тревоги. Два моторных бота, будоража нежное сиреневое утро, вывезли моряков на рейд – там утюжила воду наша отремонтированная подводная лодка…

Отстало всего два матроса, они ушли в самоволку. Их не стали ждать, доберутся как-нибудь на перекладных до военно-морской базы в Палдиски.

Заполнив погружные цистерны, субмарина безвестно канула в безмятежное царство подводного мира. И тогда я понял, что, в сущности, у нас с Вийви нет будущего, мы вообще ничтожно мало знаем друг о друге – имя да то, что где-то работаем, служим. Не хочется думать, что мы потерялись навеки, может, нам удастся когда-нибудь встретиться в живом человеческом муравейнике. Но – когда и как?..

В сердце непрошенным гостем уже прокрадывается грусть, а на губах всё ещё горит, тлеет мед цветов, и в ушах звенит доверчивый стон осин…

– Кого я вижу?!.. Перепёлкин!.. Ты ли это?

В гулком вестибюле штаба старый однокашник раскрыл мне картинные объятия. Далее – как обычно:

– Привет, Андрей!.. Каким ветром?.

– Салют!.. Как жизнь в подводном царстве?..

– Нормально. А у тебя – в надводном?..

– Вяга хеа! – как говорят эстонцы.

Андрюха не без гордости выставил руку с сине-бело-синей повязкой дежурного офицера и расплылся в улыбке: