Александра Николаенко - Светофор, шушера и другие граждане

Быть может, господин полицейский, вы надеетесь поживиться одной из коробок курьера? (Что ж, это, знаем, бывает.)

Однако не тут-то было.

Вот он стоит, бедняга, растерянный, смотрит в спину оранжевой куртки (такой старой, что из нее торчат перья), голодный и недоумевающий.

Прощайте, господин, желающий поживиться за чужой счет!

Неудачи вам и в следующем нехорошем деле!

Курьер уже на бульваре. Курьер у подъезда.

Вот он торопливо сверяется с адресом, выданным диспетчером.

Генерала Карбышева. 22.2.199.

И быстро набирает домофонный номер.

Теперь скачками по лестнице.

Вверх, чтобы уже без всяких лифтовых неожиданностей.

Сверяется со временем.

Фух!..

Успел.

Молодой человек улыбается и звонит в дверь.

Вика (очень симпатичная кареглазая барышня, шестнадцати лет) вздрагивает и рассыпает украденные из бабушкиной тумбочки таблетки «Рогипнола» по кухне.

«Кто это может быть?» – родители возвращаются с работы около восьми. А сейчас только два.

Она только вернулась из школы. Она видела, как под фикусом рекреации Сашка целуется с Ленкой. С этим невозможно жить.

Звонок повторяется.

Вика, задвинув таблетки тапочком под буфет и наспех заметя остальные в мусорный совок, идет открывать.

– Кто?

– Отдел доставки «Пиццакваммчится».

– Какая еще «Пиццакваммчица»?

– Бульвар генерала Карбышева. 22.2.199. На ваш адрес заказ. «Маргарита» три сыра.

– Я ничего не заказывала!

– Заказ оплачен.

– Кем?!

– Не знаю, девушка, мое дело доставка.

И она открывает дверь.

Молодой человек протягивает растерявшейся Вике квитанцию: «Пожалуйста, распишитесь в доставке».

Пицца пахнет ослепительно.

Вика расписывается и, захлопнув за курьером дверь, улыбаясь, несет «Маргариту» на кухню.

Наступая на последнюю таблетку тапочком.

Кто эта Ленка? Кто Сашка?! – Виктория Николаевна Светлова, детский кардиохирург Института сердечно-сосудистой хирургии на Ленинском, мама двух дочек и сына, наш Ангел, Виктория Николаевна, разве вспомнит?

А если и вспомнит вдруг, когда дочки на ужин закажут пиццу.

То вздрогнет.

И пальцами коснется крестика на груди.

Молодой человек спешит дальше.

У него еще несколько недоставленных пицц.

К тому же диспетчер постоянно отправляет на старенький «Алкател» новые сообщения.

Привязался как-то на троллейбусном кругу к одному человеку черт и думает: «Побегу-ка-я, пожалуй, вот за этим, плохоньким лопухом, и что-нибудь ему по дороге натворю; подножку, может, подставлю или еще чего, будет у меня знать»! – так он подумал, этот черт.

Потому что черти ужасно в нашем городе мерзнут под Крещенские. Тут, у нас, им никто котлов не топит и шарфиков с шапками не вяжет.

Не до того, честно говоря.

А черти к теплу привыкли. Им плюс 24 и то страшная холодина.

Ну а на черте, под Крещенские, шкура, сами знаете какая, плесень одна да короста, вот и все утепление. И черт, конечно, продрог как собака, (хотя так ему и надо) и был злой-презлой.

А того человека, к которому черт привязался, звали Петр Николаевич Пончиков. Он был так себе, конечно, человек, ничего такого особенного. Лицо у него тоже было не очень чтобы красивое, с двумя глазами и носом.

В общем, как у всех.

Погода была хорошая, то есть так себе, честно говоря, была погодка. Холодина градусов минус под двадцать, а может, и все минус двадцать пять, ну и дело, конечно, уже вечером происходило.

Возле девяти.

В общем, вылезает этот Пончиков из 61-го маршрута, и закурил. Он любил подымить, после поездки. Он закурил, и захрустел себе преспокойненько по снежку к подземному переходу.

И может, пока этот Пончиков, мимо Всехсвятского, вдоль зеленого забора проходил, чертяка бы и отвязался, но тут Пончиков еще остановился у палатки, купить себе пива с чебуреком, а пока стоял в очереди, колокола Благовест зазвонили, и Пончиков нечаянно наступил черту на левую лапу. А там у них, как известно, любимая мозоль.

Черт, конечно, осоловел.

У него и без того к Пончикову сразу какая-то неприязнь возникла, ну а тут еще это…

А нужно сказать, что Пончикову не простой черт попался, а древний, живучий. С самого каменного века пакостил людям.

Как начал пакостить, так и увлекся. Пакостил, пакостил, пакостил…

День за ночь.

Век за век.

Пока на троллейбусном кругу к Пончикову не привязался.

Этот черт еще по всем НК канцеляриям фотороботом в сводках проходил.

Ну и на него, как обычно, было мало улик, но очень много косвенных доказательств.

Адвокатом у черта был тоже черт, да еще такой богатый и хитрый, что этого, нашего, прямо из зала суда вениками гнали на волю.

Ну и физиономия у него, у черта (того, что к Пончикову привязался), до того дрянная была, что лучше никогда вообще такую гадость в зеркале не видеть.

Ну и хитрый, разумеется, был, коварный.

Знал «Кудаккому», «Комучего» и «Комуичтопошептать»; и в какую бородавку вцепиться.

Такая, в общих чертах, на тот момент сложилась неуютная ситуация.

Съел Пончиков чебурек, и космические звезды, и электрические фонари, и зеленые кресты аптек светили Пончикову путь, до самого подземного перехода.

Он шел себе, вдоль Всехсвятского зеленого забора и колокольни, и ему было тепло внутри его куртки, а снаружи на куртку Пончикова падал тихий и синий праздничный снег.

А за нашим Пончиковым хромал этот, с рогами и рыльцем, и на его плешивую шкуру снег тоже падал, и если приглядеться, то даже можно было заметить его противное очертание. На седенькую вьюжку похоже.

Но никто не приглядывался, и, разумеется, Пончикову даже в голову не приходило на своего попутчика оглянуться.

Только они Всехсвятский миновали и выходят к пожарной башне, где бесплатная общественная уборная, как попутчик прыг-скок, и шлепнулся Пончикову на левое плечо.

Шлепнулся и говорит: «Слушай, Пончиков, сделай доброе дело!»

Пончиков этому не удивился, (мало ли в голове у человека гуляет мыслей?), и идет себе уже вниз по ступенькам, на ту сторону, где у Пончикова квартира.

А черт опять за свое: «Сделай доброе дело» да «Сделай доброе дело».

Пончиков даже оглядываться начал, думает: «Может, и правда мне сделать какое-нибудь доброе дело?» Только какое доброе дело сделать и кому, непонятно.

В переходе подземном в десятом часу вечера пусто, все козырьки позакрывались, только ветер гуляет. Ветер гуляет, а черт не отстает.

И еще очень плохо этот теплый подземный ветер пахнет (крысами, наверное).

Как Пончиков стал подходить к выходу, запах этот еще усилился, и Пончиков видит: сидит на ступеньке нищий, в тряпки серые замотанный, лица не видно, ничего не видно, и шапка, в шапке ничего, только снег с улицы заносит.