Юрий Кудряшов - Вся проза в одном томе

И в такое-то место Герман привёл Пасико, наболтав ей, что Грин знает, где её папа. В этом была доля истины. Оставив девочку за дверью, он сперва вошёл к боссу один.

– Послушай, Грин! Тут такое дело! В общем, неожиданно всплыла новая информация по делу Гвиниашвили.

– Ты нашёл деньги? – понадеялся босс.

– Нет, но я теперь точно знаю, что мы шли по ложному следу. Нодар не высылал те деньги своей семье.

– Откуда такая уверенность?

– Я случайно встретил его дочь.

– Ты познакомился с дочкой водилы?

– Да, она совсем ещё маленькая.

– Я надеюсь, ты привёл её сюда?

– Да, она за дверью.

– Вот молодец, хвалю. Веди её сюда.

Герман открыл дверь, за которой стояла Пася. Ребёнок в ужасе попятился назад, увидев мерзкую физиономию Гринёва.

– Заходи, не бойся, – успокоил её Герман.

Пася боязливо зашагала в каморку.

– Здравствуй, девочка! – Грин неуклюже попытался изобразить умиление. – Как тебя зовут, маленькая?

– Я – грузинская девочка. Меня зовут Пасико, – повторял испуганный ребёнок заученную скороговорку.

– Чья ты дочка?

– Мой мами зовут Нодар Гвиниашвили.

– Да-да, я знаю твоего папу.

– Ты знаешь, где мами? – просияла девочка.

– Да, я отведу тебя к нему. Но сначала ты должна ответить мне на вопрос.

Грин встал и подошёл к девочке, сев перед ней на корточки, что странно выглядело, учитывая его комплекцию.

– Скажи: твой мами высылал вам деньги?

– Да, мами присылал письма каждый месяц.

– Нет, не эти. Он присылал вам большие деньги? – Грин нарисовал руками большой круг.

Девочка замешкалась.

– В прошлом году, прошлым летом вы получали от него большие деньги?

– Нет, прошлым летом мы жили бедно. У нас были пожары, и мама перестала получать письма от мами.

– Позволь мне поговорить с твоей мамой. Ты отведёшь меня к ней?

Лицо Грина начало принимать сладострастный вид, отчего Пася снова начала бояться его. Зловонное дыхание босса словно нависло над ней и припирало её к стенке.

– Зачем тебе мама? Ты обещал отвести меня к мами!

– Сначала я хочу видеть твою маму.

– Я ничего не знаю про деньги! – заплакала девочка. – Я хочу к мами!

И вдруг Грин вышел из себя и со всей дури ударил ребёнка по щеке. Герман вздрогнул. Пасико отлетела на другой конец комнаты, стукнувшись головой о стену. Ребёнок совсем разрыдался. На губе её проступила кровь.

– Хочешь увидеть отца, – заревел Гринёв, – будешь отвечать на мои вопросы и делать то, что я говорю!

– Грин, ты что! – вступился Герман. – Она же совсем ребёнок!

– А мне плевать! Она – единственная ниточка, которая может вывести меня к моим деньгам!

Он снова подошёл к девочке и сел перед ней на корточки, тем самым впервые повернувшись спиной к Герману. Зря он это сделал, ибо рука Германа потянулась к тому самому лому, которым год тому назад был убит Нодар. Когда Грин начал избивать девочку – это стало последней каплей. Герман словно очнулся ото сна. Он понял, что Грин запросто убьёт Пасико – нарочно или случайно, как был убит её отец – неважно. Ему плевать, мужчина перед ним или женщина, старик или беззащитный ребёнок. Она – лишь средство достижения призрачной цели. Он убьёт её ради одной лишь сомнительной надежды отыскать свои деньги. А главное – сам Герман привёл её сюда, на съедение этому извергу.

Чуть раньше он смотрел бы на всё это спокойно, даже с иронией. Но сегодня в электричке что-то перевернулось в нём. Он возненавидел босса не за то, что тот обижает Пасю. Грин теперь казался ему виновником всей его неудавшейся жизни. Вся его боль, шрам на щеке и потерянная кисть – произошли только по вине Грина. Света не отвечает ему взаимностью – виноват босс. Мания преследования, страх тюрьмы и угрызения совести – виноват босс. Старший брат курил траву, а отец избивал мать – виноват босс. Гринёв вмиг стал для него словно средоточием всего зла и страдания на Земле.

И Герман огрел его ломом по затылку. Жирная туша босса без чувств повалилась на пол. Пасико бросилась на руки Герману, обхватив его за шею.

– Он плохой! – лепетала она сквозь слёзы.

– Да, он очень плохой, – подтвердил Герман. – Но ты не бойся, я с тобой. Я защищу тебя от всех плохих дядь.

Герман знал, что Грин ещё жив. Но это был совсем не тот случай, что год назад. Теперь он просто не мог убить. Тем более при ребёнке. С его стороны было очень неразумно оставлять Грина живым. Но сам поступок его был изначально противен разуму. Он мог либо думать, либо чувствовать – и не умел находить баланс между тем и другим. Сейчас он отказался от разума по велению сердца. Он принял это нелёгкое спонтанное решение – и теперь уже логике бесполезно было достукиваться до его сознания. Желание спасти ребёнка помутнило его сознание. И он знал лишь одно место, где Грин не смог бы его отыскать.

Света Лапина была совсем ещё юной. Ей недавно исполнилось девятнадцать. Она жила вдвоём с матерью в тесной хрущобе на юге Москвы. Отношения у них были трудные. Мать фанатично пыталась уберечь девочку от всех соблазнов жизни – и тем самым (как это нередко бывает) вызывала обратный эффект. Девочка и сама была неглупой и вполне могла позаботиться о себе. Она вовсе не склонна была поддаваться дурному влиянию. Но иногда поддавалась назло матери, которая достала её своими нравоучениями.

Таким вот «назло матери» и был Герман. Он не нравился Свете как мужчина, совершенно не привлекал её как потенциальный жених. Но в то же время ей нравилось общаться с ним, только лишь потому, что это выводило из себя мать. Света дразнила Германа и дразнила мать. Она понимала, что играет с огнём, но в скромной с виду девушке сидел бесёнок, которому вечно не хватало приключений. Ей нравилось балансировать на грани – не отдаваться назойливому ухажёру, но и не отвергать его окончательно, чтобы не лишать себя привычной дозы адреналина. Однако же когда Герман попросил её сберечь мешок оружия – она не на шутку перепугалась и поняла, что эти игры пока кончать, пока не поздно.

Света была маленькой хрупкой блондиночкой, с короткой стрижкой «под мальчика», с миниатюрной головкой на длинной изящной шейке, очень бледная и вся усеянная веснушками. Она была довольно милой и трогательной – и тем самым даже внешне абсолютно не подходила Герману. У него никогда не было таких женщин – начисто лишённых стервозности и вульгарности. Она была слишком чиста и невинна для такого прожжённого бандита, как он. В то же время она, словно мамочка или старшая сестра, иной раз любила почитать ему нравоучения о том, как неправильно он живёт – совсем как её мать. Это было единственным, что раздражало Германа.

Был уже вечер, но ещё светло, когда он позвонил в её дверь, держа на руках Пасико.