Юрий Кудряшов - Вся проза в одном томе

– Миссис Гартман, я не понимаю, что это значит. Боюсь, никто не поймёт, пока Вы не объясните.

Гартманесса молчала ещё с полминуты.

– Он был очень страстным… любовником, – уточнила она.

– Вы хотите сказать, что найденные нами следы борьбы на самом деле были следами бурного секса?

По залу прокатились лёгкие смешки, которые моментально заглушил молоток Прайса.

– Мне очень неудобно об этом говорить, – всё больше краснела девушка. – Для меня всё это очень интимно. Я не знаю, как объяснить это.

– Он избивал Вас? – задал Боуден прямолинейный вопрос.

– Нет, что Вы! Он никогда не делал мне больно!

– Может быть, просил избивать его?

– Да нет же, Вы не так понимаете меня!

– Как же прикажете Вас понимать, если Вы ничего толком не объясняете?

– В этом не было ничего такого!

– Какого это «такого»? Может быть, он Вас связывал?

– Нет, никогда! И я не согласилась бы на это!

– Пользовался игрушками или другими посторонними предметами?

– Что Вы такое говорите? Он просто был очень активен, поймите же наконец! Он не мог делать это спокойно, неторопливо, в одном и том же месте, каждый раз так же, как предыдущий. У него было слишком много энергии, ему всегда хотелось чего-то нового, необычного, но всё в рамках приличий!

– Именно поэтому Вы, по словам мистера Ллойда, боялись первого контакта с ним?

– Отчасти поэтому. Но я боялась прежде всего потому, что это было что-то совсем новое и непонятное мне.

– Тогда откуда же у Вас взялись понятия о приличиях? Мистер Гартман, если я правильно Вас понял, любил экспериментировать. Расскажите же нам, какие из его «экспериментов» Вы считали приличными, а какие – нет?

– Прошу Вас, не заставляйте меня больше говорить об этом! Вы же всё уже поняли! Мне так стыдно!

– Отнюдь, миссис Гартман. Я очень далёк от того, чтобы понять Вас. И Вы даже не представляете, насколько туманно Ваше объяснение.

– Что Вам ещё от меня надо?

– Мистер Гартман когда-нибудь приглашал своих друзей или подруг для участия в его «экспериментах»?

– Нет!

– Или просто для наблюдения?

– Нет!

– Вы смотрели с ним фильмы известного содержания?

– Никогда!

– Вы занимались этим в извращённой форме?

– Что это значит – «в извращённой форме»?

И тут публика, которая долго сдерживала себя, разразилась громким хохотом, который уже невозможно было успокоить. Луиза в ужасе уставилась на смеющийся народ. Надо было видеть её глаза в тот момент. Это были глаза ребёнка, которому было обидно и больно, что над ним все смеются, а он даже не понимает, почему. Но в то же самое время в этом взгляде было сознание собственного стыда и позора.

Она была слишком смиренна и чиста, чтобы понимать, насколько все эти люди вместе взятые не стоят её мизинца. Ей не приходило в голову, что это был их позор, а не её; что сотни людей в зале были стадом свиней, а она одна в сравнении с ними выглядела образцом благочестия. Подобная мысль показалась бы ей верхом лицемерия, недопустимой гордыней. Если над ней смеялись – для неё это могло означать лишь одно: это она какая-то неправильная, какая-то убогая и ущербная.

Прайс колотил своим молотком, что было силы, но не мог успокоить хохочущую толпу. Пока её наконец не успокоил странный звук с другого конца зала, похожий на падение тяжёлого предмета. Вся публика разом обернулась на этот звук. Несколько человек сзади расступились. Между ними, почти у самого входа в зал, лежала миссис Мерилл.

Похоже, она пренебрегла просьбой дочери и решила тайком зайти в зал, незаметно пристроившись в дальнем углу и затерявшись в толпе. Когда над Луизой стали смеяться – её и без того слабое сердце не смогло этого вынести. Я был недалеко от Луизы, и кажется, я один посреди всеобщего гомона смог расслышать её тихий шёпот:

– Боже, я убила её…

Тем же вечером миссис Мерилл скончалась.

Дело затягивалось. На следующий день планировались речи прокурора и адвоката. Но в связи со смертью миссис Мерилл заседание откладывалось. Гартманесса вновь просила у суда отпустить её под залог, чтобы похоронить мать. Но Прайс отклонил её ходатайство. Ллойд обещал взять это дело на себя. Пресса, тем временем, распускала слухи о том, что Луиза была сексуальной рабыней Гартмана, который избивал её и насиловал в грубой извращённой форме.

Когда слушание наконец открылось и Луизу ввели в зал – я едва узнал её. Можно было подумать, что её накачали снотворным. Будто под гипнозом, она послушно выполняла все необходимые действия, но при этом непрерывно глядела в пустоту безразличным ко всему взглядом. Уже тогда что-то в ней надломилось. Казалось, ей уже на всё наплевать. И если бы ей сейчас же объявили смертный приговор и повели на виселицу – ей было бы всё равно.

Но у Боудена, как выяснилось, был в кармане козырной туз, который он припрятывал на десерт.

– Я прошу пригласить в зал свидетельницу обвинения – мисс Вирджинию Фоссет.

В зал вошла длинноногая красотка модельной внешности, по каким сходят с ума олигархи. Каждым своим взглядом и жестом она словно говорила: «Я – королева, а вы все – копошащиеся под ногами муравьи». В ярко-красном платье и на высоченных каблуках проплыла она к трибуне точёной походкой, ловя похотливые взгляды мужчин и наполняя весь зал ароматом дорогих французских духов.

– Мисс Фоссет! – начал прокурор. – Будьте так любезны пояснить суду: в каких отношениях Вы состояли с покойным мистером Гартманом?

– Я была его любовницей, – сказал она так просто, как говорят о погоде, после чего бросила надменный взгляд на Луизу.

Та не пошевелилась. Лишь закрыла глаза, и из-под опущенного века скатилась слезинка.

– Как долго Вы состояли в любовной связи с убитым?

– Около двух месяцев.

– Вам было известно, что он женат?

– Разумеется! – ухмыльнулась Вирджиния. – Кто же этого не знал?

– И как Вы к этому относились?

– Как относилась бы любая женщина на моём месте – требовала, чтобы он развёлся и женился на мне.

– А как он относился к Вашим требованиям?

– Как всякий мужчина – обещал выполнить, но неоправданно затягивал с этим.

– Чем же он мотивировал это затягивание?

– Говорил, что хочет всё обдумать и подготовить так, чтобы ей ничего не досталось.

– Значит, он, по-Вашему, не любил свою супругу?

– Ха-ха! Скажете тоже! Он относился к ней, как к надоевшей обузе. Говорил, привык, что женщины достаются ему легко. А с этой чтобы переспать – надо было жениться. Иначе никак. Вот и женился – то ли от привычки добиваться своего, то ли просто от нечего делать. Или внимания хотел лишнего – так сказать, побольше эпатажности, нестандартности.