Ольга Верещагина - Нарекаю тебя женщиной

Мы сели на ещё тёплую с вечера завалинку. Утро вступало в свои права. Восход уже окрашивал небо в розоватые, с желтыми всполохами тона. Стояла звенящая тишина. Роса поблёскивала на траве. Лес издали казался ещё тёмным, не тронутым рассветом и загадочным. Так было хорошо и уютно сидеть рядом с бабушкой и Степанидой. От Степаниды пахло парным молоком, она только подоила свою козу однорогую Маньку, и ладаном, и ещё чем-то знакомым и тёплым. Это запах до сих пор щекочет мне в носу, и наворачивается слеза от избытка любви и радости, что это было.

– Ну всё, пора. Пошли, Олька. Дорога дальняя.

Степанида с размаха надевает котомку и быстро, размашисто, не по-старушечьи, уверенно идёт вперёд. Я иду следом. А бабушка нам в спину шепчет:

– Господи, сохрани в дороге старого и малого. Дай лёгкого пути и обратно приведи. Да не пустыми, а с поклажей. В добрый путь, в добрый час. Смотри, Олька, не потеряй Стёпу и себя блюди. Ну, с Богом!

Я почти бегом нагнала Степаниду, и мы пошли вровень. Шла она быстро, уверенно переставляя ноги и сосредоточенно о чём-то думая, всматривалась в ещё тёмную кромку леса. Дорога была ровной, песчаной и влажной от росы. Идти было легко и радостно. Для меня дорога всегда – это радость новых впечатлений и ощущений. Я очень любила такие путешествия, и за это меня бабушка называла беглянкой и непоседой. Мне всё казалось, что все эти путешествия не простые, а путешествия в тайну других миров…

Подойдя к кромке берёзового колка, Степанида резко остановилась и преградила мне дорогу своим батогом:

– Стой, Олька, без молитвы нельзя переступать границу. Мы ведь сюда не званы пришли, нельзя зря тревожить лесных жителей в неурочный час.

Степанида стала шептать разрешительную молитву, а я, по наущению бабушки, подошла к ближайшему кустику и положила под него пряничек и конфетку для Лесовёнка – я всегда беру с собой и задабриваю его, и говорю тихо-тихо, чтобы слышал только он:

– Лесовичок, Лесовичок, на-ка тебе сладкий пряничек от меня в подарочек и конфетку, лакомься, а ты впусти, научи, сохрани и одари, а ещё домой проводи с полным лукошком. А я отдам тебе немножко…

– Ну, вот и всё. В добрый путь. Благодарю тебя, Владычица за покровительство… Пошли смело, Олька. Да не шуми. Гости мы тут, гости, гости мы…

Мы двинулись дальше. Она чуть вперёд, как бы оберегая меня от темноты и неизвестности, а я осторожно за ней. Впечатление было неописуемое. Лес внизу у земли был тёмным, пахнущим прелыми листьями и землей, с тёмной, почти чёрной зеленью и светлым – играющими ранними лучиками света и солнца, пробивающимися сквозь кроны берёз, и едва уловимым движением ветерка, который начитал тормошить верхушки деревьев – всё, пора, утро пришло.

– Гляди в оба, Олька. Здесь всяк зверёк знает своё место… и время. Вон видишь, дятел стучит, ранняя птица, почему по-тёмному? Потому что жуки ночью едят, а к утру ленивые и не успевают убежать.

Мы идём, и Степанида полушёпотом мне всё рассказывает и показывает:

– А хочешь, покажу, сколь красиво растут грибы и как их видно на рассвете. Вот смотри, скинь котомку и пригнись, вот так, и посмотри снизу вдаль вдоль земли. Смотри сколько их здесь, а если подняться не видать. Это Лесовик их прячет и ни за что не покажет тому, кто не уважает его правила. А их везде надо блюсти, ну пошли…

В лесу было сумрачно и тихо. Мне стало почему-то тревожно. Я поближе подошла к Степаниде, и мы пошли вперёд. Пройдя около часа, мы вдруг вышли на яркий утренний луг, обрамлявший большое поле с поспевающей озимой рожью. Это была такая красота! В лучах утреннего, яркого, ещё косого солнышка раскинулось желтеющее море ржи, вперемешку с ромашками и голубыми огоньками васильков.

По краям поля росли реснички-сосенки, буйствовали луговые травы и цветы. Запах утра и цветочной пыльцы витал и кружил голову. В небо взмыли два жаворонка и запели, с перепугу наверное. Застрекотала любопытная сорока. Всё ожило.

– Всё, устала малость, давай завтракать, в ногах правды нет, – сказала Степанида и пошла к опушке, где выстроились вряд сестрёнки-сосёнки на ковре из лесных духмяных трав и цветов.

– Господи, до чего ж хорошо! Жить хочется… Иди, Олька, постели накидку и садись. Давай попьём молочка с чёрным, у меня свежий – вчерась испекла. На, посыпь песочком – вкуснее, послаще будет.

Я подошла и встала, жаль было мять эту неимоверную красоту. Потом постелила накидку и села. Как здорово было сидеть и пить парное козье молоко со свежеиспечённым ржаным хлебом, посыпанным сахарным песком. Этот вкус до сих пор мне иногда чудится. Нет сейчас такого вкусного хлеба…

– Смотри, тётя Стёпа, вон парочка жаворонков, как высоко поднялись. Заливаются. Даже почти не видно.

– Да, милуются, как в жизни… А знаешь, Олька, у меня ведь тоже была любовь, я ведь тоже была молодой…

Она сидела, прислонившись к сосенке, и смотрела на жаворонков. Просто сидела и о чём-то думала. Я ей не мешала. Я не могла представить Степаниду молоденькой, ещё и с парнем. Я сидела и молча ждала. Ведь должна же была случится тайна, и ещё одна загадка раскроется. И это чудо случилось…

Степанида вдруг заговорила каким-то чужим скрипучим, мне не знакомым, со слезой голосом:

– А знаешь, Олька, какая я была в молодости ладная и красивая…

Потом надолго задумалась. Я её не торопила. Мне так хотелось узнать всё. Мы сидели у кромки поля, солнце уже поднялось и припекало, пчёлы проснулись и кружили, и жужжали, собирая мёд. Рожь немного шуршала спелыми колосьями. Я сидела, затаив дыхание, и ждала рассказа Степаниды. Вдруг она продолжила:

– Да, молодо-зелено. Если бы знать, где упасть – соломки постелил бы. Ой, какою я красавицей была, но с характером… Росточком маленькая, ладненькая. Волосы тёмные, глаза большущие, как спелые вишни. Жила с мамой и тёткой. Отца не было. Баловали они меня они меня почем зря. Женихов много было, да все негожи.

Мать мне всё говорила:

– Пробросаешься, в девках засидишься и останешься вековухой. Скоро двадцать пять – пора уж и к месту. Я рада бы с тобой доживать, но замуж тоже надо выходить. Посмотри, какие мужики сватаются, а ты всё веселишься. Смотри, судьба отыграется…

И как в воду глядела. Ой, Олька, разве можно всего знать! Где шагнуть, а где остановиться… Вот однажды к нам приехали два татарина и привезли маме бумагу. Мама с тёткой охнули, выпроводили меня в светёлку и закрылись с приехавшими. А у меня сердце как будто охнуло и заныло… Я сразу поняла, что-то случилось. Так и вышло. В этот день мама не приходила, и в дому была гробовая тишина. А когда утром вошла ко мне в светёлку, я её не узнала. Она превратилась в один день в старуху. Волосы уложены гладко, на голове платок по-татарски надет, глаза потухшие, заплаканные, и не смотрит на меня. Присела рядом на корточки и как заревет в голос: