Ольга Верещагина - Нарекаю тебя женщиной

– Прости меня, доченька, но ничего не могу сделать, нет больше моей воли. Давно должна была рассказать, но не решалась, вот и расчёт пришёл…

Долго мы с ней сидели и плакали, и рядили, но ейный отец, а мой дед крепко ещё тогда решил, при моём рождении, об этом и тогда приказчик привёз его волю.

Ну ладно, пошли покуда, потом доскажу. Я хочу тебе, светлой душеньке, всё поведать, знаю – не осудишь, светлая у тебя головка. А мне скоро собираться…

Мы собрали свой скарб, Степанида перекрестилась, и пошли дальше.

Степанида шла как в тумане, ничего не замечая. Она шла в своё далёкое прошлое, о котором никому не рассказывала, а я шла сзади и боялась даже напомнить о себе… Своим маленьким умишком я соображала, что этот рассказ её будет как тропка, ведущая в последний путь налегке. Я знала – бабушка и Степанида были читальщицами. Они провожали многих, и я всегда ходила с ними. Этот рассказ Степаниды как исповедь, но отпустить она могла только сама себе, а я как посредник меж ними – молодой и старой…

Дорога спустилась в овраг. Там было сыро и сумрачно. На самом дне протекал маленький говорливый ручеек. В рассеянном свете оврага и подлеска я увидела следы и свежий кал лося…

– Смотри, Олька! Смотри, как рождается новая жизнь. Да тише ты, тише…

Я не поняла, а Степанида увлекла меня в густые кусты ракитника и приказала помолчать. И вдруг я увидела, почти совсем рядом стояла лосиха и что-то вылизывала в траве. Я чуть не заорала от восторга и волнения, но Степанида накрыла мой рот своей грубой ладонью:

– Молчь, тихо. Не тревожь матку. Посиди посмотри, чего будет.

И случилось это чудо – чудо рождения живой души! Лосиха, охая, как женщина после родов, и вместе с этим радостно, втягивая носом воздух, фыркнула и вздохнула, осмотрелась и вдруг стала поднимать своей мордой малыша. Лосёнок был ещё мокрый, ошарашенный от яркого света, новизны ощущений и присутствия его в этом мире. Наконец-то он устоял, и мать тихонько начала подходить к нему и подсовывать его под свои опавшие бока к сосцам. Он тыкался своей мордочкой, плакал слабым голоском и фыркал от ароматного духа, столь родного и незнакомого для него. Наконец он ухватил сосец и втянул в себя. Лосиха одобряюще фыркнула и замерла. Она стояла как изваяние, только уши прядали и ловили каждый звук.

Мы со Степанидой сидели ни живые ни мёртвые – вдруг лосиха учует. Но она не учуяла. Только втянула воздух большими ноздрями, отчего-то вздохнула, облизала своего телка и стала его подталкивать в глубину оврага.

Мы тихо вышли из укрытия и на носочках пошли дальше. Глаза у Степаниды даже искрили. Она была возбуждена. Что-то мне показывала жестами. А мне хотелось петь, кричать от счастья, от причастности к виденному. Сама природа шла к нам навстречу, открывая свои тайны.

– Вот видишь, Олька, ведь какая разница, кто ты ай человек, или животина – у всех есть мамы, и они всегда берегут и любят своих детёнышей. И нет врага сильнее, чем мать, защищающая своё чадо. В пример, волчицу даже матёрые боятся, если она с детёнышами и защищает их. Вот так и моя мама билась в неравной битве со своим отцом, сплетнями и предрассудками, что ребёнок, рождённый от любви, не может быть неугодным, незаконным и поганью… Ну поспешай, скоро придём на место, на затон, потом расскажу… Вот смотри, какая муравьиная дорожка, бегут мураши по своим делам и никто им не указ. Значит, погода будет хорошая и дорога удачная – такая примета. Учись, детка, тебе Господь чуткую душу дал…

Мы шли по дороге, которая бежала змейкой вдоль оврага. С одной стороны нависали над ней орешники с кружевными листочками и раскидистые липы, с другой – под уклон оврага росло нескончаемое количество боярышника, шиповника и луговых трав. Запах стоял густой, тягучий, голова кружилась от влажного воздуха оврага, волнения виденного и желания скорее прийти на волжский берег.

Я была совсем ещё маленькой девочкой, и одобрительные слова Степаниды волновали и тревожили меня. Что мне предстояло узнать и понять, и сохранить в моей памяти, я не знала, но знала одно – так надо. И что у каждого своё предназначение. В чём моё предназначение, ещё неизвестно, но предназначение Степаниды просто, как сама жизнь – помогать людям. Сколько и чего ей пришлось пережить, только ей известно, и она решила мне всё рассказать, и это меня тревожило.

Вдруг дорожка выбежала из леса, и передо мной во всей своей красе засверкала водной гладью матушка и кормилица Волга. Здесь она достигала большой ширины, противоположный берег был едва виден. На высоком песчаном берегу выстроились в ряд корявые и большущие вековые сосны. Стволы были голые и причудливо извиты от волжских ветров и метелей. На макушках росли раскидистые ветви. Они шумели, ветер не давал им покоя, и они вторили шуму волжской волны. Берег был залит солнечным светом. Чайки, взволнованные и разбуженные нашим появлением, взмыли в небо и пролетали над нами, проверяя, что же нам здесь нужно.

– Всё, привал. Давай обмоемся, отдохнём, поедим и пойдём собирать травы, пока вся роса не просохла. Пойдём, умоемся, а то глаза щиплет.

Степанида сняла пиджак, расстегнула чёрный полушалок и по-татарски загнула его назад, оставляя нижние концы сзади свободными. Белая косынка слетела, и я увидела красивые белые-белые косички, уложенные по-девичьи на её маленькой голове. Она озорно подоткнула повыше юбку и спустилась к воде. Степанида плескала себе в лицо прохладную зеленоватую воду и фыркала, как лосиха, наверно, ради смеха. Мне стало весело, и я побежала к ней вниз по тропинке. Она обернулась ко мне и, набрав пригоршню воды, брызнула на меня и засмеялась.

Её беззубый рот растянулся в блаженной улыбке.

– Хорошо-то как, Олька! Хорошо! Вообще жить хорошо… Цени… Ладно пошли, поедим и всё сложим здесь, и пойдём далее налегке.

Мы расположились на поваленной сосне, на самом берегу реки. Волны шуршали галькой и песком, солнышко уже было высоко. Прохладный ветерок шевелил белые кудреватые волосы Степаниды. Она опять сидела, ни на что не реагировала и что-то напряжённо вспоминала.

– Ну что ты тут уже, кызымка 3 3 Кызымка – девочка, доченька. , давай поедим и кваску попьём. Лёля знатный квасок делает. Много не выпьешь и пить не хочется. Замечательная у тебя бабушка. Все её уважают… – она опять замолчала, что-то жевала своим беззубым ртом и о чем-то думала.

– Всю жизнь я хотела забыть этот чёрный день, так круто изменивший мою жизнь, но не смогла. – она тяжело вздохнула и, как будто готовясь нырнуть, начала свой рассказ:

– Знаешь, Олька, тогда, когда увидела свою мать в своей светёлке, мне вдруг стало так страшно, даже не за себя, а за неё. Она всегда любила меня какой-то странною любовью. Она ласкала и гладила меня, баловала и разговаривала так, как будто рядом всегда мой отец и её любимый. Я уже достаточно взрослой видела, что она не меня любит, а того, моего отца, которого ей, так и не удалось больше увидеть. Сколько бы я ни спрашивала ни тётка, ни мама ничего не отвечали. Я привыкла, что его просто нет. И тут вдруг я вижу мою маму в слезах и убитую горем. Когда мама успокоилась, то сказала, вставая на колени: