М. Ерник - Душегубы. Хроника гонки на выживание

Логика его ответа показалась Кордаку убедительной, и от последующих вопросов он воздержался.

– И бабу свою прихватил, – прокомментировала появление на трибуне жены Сайкина какая-то женщина лет шестидесяти.

– И то, – подхватил мужчина помоложе. – Пусть проветрится. А то, гляди, от благотворительности вся жопа упрела.

В какой мере задняя часть тела жены мэра соотносилась с её благотворительностью, Борке и Кордак уточнять не стали.

– Однако, – заявил Кордак, обращаясь к Борке, – следует отдать должное отсутствию у местных властей признаков суеверия.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, что сегодня пятница, тринадцатое.

– О! Гляди-ка! Сам пожаловал. Что же он один, без своей сучки? – прозвучал по соседству тот же женский голос.

На трибуну неторопливо, усталой походкой нездорового человека поднимался Кулагин.

– Ну вот, – оживился Борке. – А вот это тот самый человек, из-за которого я вас сюда и пригласил.

– Так-так, вижу-вижу, – удовлетворённо протянул Кордак. – Очень интересно!

– Господин Кулагин, шестьдесят семь лет, – вполголоса говорил Борке. – Этими краями руководит тринадцать лет. Вдовец. Единственная привязанность – старая немецкая овчарка по кличке Марта. Отставной генерал внутренних войск. В политику ушёл сразу после отставки и развала Советского Союза. При этом умудряется до сих пор не стать членом правящей партии.

– Вижу-вижу, сильная личность. Ах, как интересно! – подтвердил Кордак, не сводя с глаз с трибуны.

– Авторитарный руководитель сталинской закалки, жёсткий и конкретный, – продолжал Борке. – Кадры подбирает себе сам. Его птенцы занимают высокие посты в прокуратуре, некоторых министерствах и даже в правительстве. Это позволяет ему сидеть достаточно прочно. Есть легенда, будто бы его настоящая фамилия – Хряк. И будто бы сам Берия, за заслуги при организации лагерей, поменял фамилию на Гулагин. Позже, во время оттепели, он якобы вернул себе старую фамилию – Кулагин.

Воздух сотрясли разбросанные по всей площади динамики. Поскрежетав микрофоном, словно испытывая нервы собравшихся, докладчик начал свою речь, которой могли позавидовать даже сладкоголосые сирены. Чуть ли не через слово звучали фамилии Кулагин и Сайкин. С особым пафосом докладчик втолковывал собравшимся неоценимый вклад губернатора и мэра в строительство этого чуда современной медицины. С особой теплотой рассказывал мухоморовчанам о торжестве демократии, благодаря которой и стало возможным нынешнее торжество. Оговорка докладчика, в которой торжество демократии превратилось в торжество бюрократии, была встречена аплодисментами из толпы и кривой гримасой Кулагина. Не меняя выражения лица, он тут же начал что-то высказывать Сайкину.

А где-то вдали в глубине улицы виднелся окровавленный солнцем лес. С севера подул холодный пронизывающий ветер. Алчная серая туча уже захватила полнеба и стала чёрной. Накатывалась она медленно и неотвратимо. Будто нашествие небесной орды, туча поглощала всё живое, не оставляя обитателям земли и неба ни малейшего шанса. Даже вечернее солнце, не имея сил противостоять этому нашествию, стремилось спрятаться за развалины церкви. Но по мере того, как солнце пряталось всё глубже и глубже, из развалин выползали длинные чёрные тени. Словно передовые отряды небесной орды, тени ползли по дворам, захватывая дом за домом, улицу за улицей. Тьма разливалась по Мухоморам. Усталые вороньи стаи, потеряв всякую надежду перекричать людей, бросились искать убежище. Всё живое затаилось в предчувствии ненастья. Только люди, увлечённые митингом, да молодая луна на пороге своей второй четверти, с интересом взирающая на происходящее с неба, не проявляли никакого беспокойства.

– Ну что, уважаемый граф Кордак, убедил ли я вас?

– Не убедили, но заинтересовали, – живо откликнулся Кордак. – А знаете, мне как специалисту по женскому полу больше любопытен не столько господин Кулагин, сколько госпожа Сайкина. Поверьте мне, эта женщина прячет в душе гораздо больше, чем выражает её лицо.

– А сам господин Сайкин? Не кажется ли вам, что при всей его внешней простоте прозвище «душегуб» прилипло к нему не случайно. В душе он убийца.

– Очень может быть, очень может быть… – бормотал Кордак, размышляя о чём-то своём. – В любом случае, – опять оживился он, – здесь стоит задержаться. Ненадолго. Ну, пока…

Граф посмотрел в небо.

– Пока луна не пойдёт на убыль.

– Прекрасно! – поддержал его господин Борке. – В таком случае, думаю, следует познакомиться с этими господами поближе.

– Отправимся прямо сейчас?

– Разумеется! Тем более что у нас есть повод заглянуть в больницу. Там во дворе без всякого участия медицины остывает оставленный нами товарищ…

Под грохот марша и вялые рукоплескания собравшихся Кордак и Борке покинули нестройные ряды мухоморовчан, направляясь к соседней улице, а оттуда к воротам в больничный двор. А ещё через минуту их фигуры поглотила наползающая на Мухоморы тьма.

– Ну веди, Сусанин. Да смотри не заблудись.

Хриплый голос Кулагина звучал отрешённо-мрачно. Слова его предназначались Сайкину, но тот не торопился как-то реагировать. Сайкин лучше, чем кто-либо из окружающих, понимал, что сами слова в эту минуту ничего не значат. Куда больше говорила интонация, и эта интонация не обещала ничего хорошего.

– Игорь Дмитриевич, стоит ли на ночь глядя? Приедете как-нибудь с утреца, пройдёмся по всем кабинетам, всё посмотрим. Я вас с медперсоналом познакомлю.

– Ты что, Сайкин? Думаешь, я не понимаю, для чего ты этот цирк с трибуной затеял? Время решил потянуть? Намается, мол, Кулагин и не пойдёт смотреть твои художества? Веди, я сказал!

На этот раз и слова и интонация Кулагина говорили одно и то же. И говорили они о том, что очередное возражение Сайкина может стоить ему головы. Без особого энтузиазма он направился в новый корпус.

Небольшая, но хорошо видимая с площади процессия растянулась по площади, где уже перед пустой трибуной разворачивалось театрализованное действие. Впереди в длинном кожаном плаще тяжёлой походкой ступал Кулагин. Его грузная сутулая фигура сердечника двигалась медленно и неотвратимо. Было совершенно очевидно, что он хорошо ориентировался в больничном дворе и в сусаниных не нуждался. Чуть сзади, в шаге от него, покорно следовал несостоявшийся Сусанин – Анатолий Фомич Сайкин. Суетливые движения его щуплой фигуры выдавали сильное волнение.

На почтительном расстоянии, в трёх-четырёх шагах, за ними шёл Штык – человек невысокого роста и с совершенно невыразительной внешностью, из которой наиболее запоминающимися были глубоко посаженные и сдвинутые к переносице глаза. Большие залысины делали его высокий лоб ещё более высоким. За Сайкиным он всегда следовал на расстоянии тени, всегда всё хорошо видел и слышал, но плохо забывал. Вот и сейчас взволнованный голос и суетливая походка Сайкина не ускользнули от его внимания.