Евгений Катков - Две повести и рассказ. Вдумчивая проза

Мы помолчали. Сергей жил с родителями в пригороде. Накануне, после ресторана повез нас знакомиться к своей московской бабушке в Чертаново, у которой мы и остались ночевать.

– Бабушка знает?

– Я не говорил, но телефон трезвонит.… Догадывается.

– Н-да! Слушай, я сейчас еду в милицию. Вызывают. Потом позвоню, ладно?

– Ладно, пока.

Я отпросился у своего шефа, коротко объяснив дело. Когда мы сбегали по лестнице, незнакомец вновь обратился ко мне:

– А Вы…

– Слушай, – перебил я его, – давай на «ты». Чего уж теперь!

– Да, в самом деле, Матвей. – Он протянул мне руку.

«Ну, конечно, Матвей», – подумалось мне.

В районном отделении милиции хлопали двери, звучали громкие голоса, торопливо сновали люди. На скамейке, поближе к батарее, расположились понурые неряшливые граждане с оплывшими лицами. Я назвал себя в окошко дежурному. Он указал глазами на открытую дверь, за которой кто-то громко кричал по телефону.

– Заявление есть, еще от седьмого… Я же говорю! А-а?… Да, нашли… Что? Нет.… Не буду я этого делать! Да все сходится, – рыжий, молодой, ботинки на нем по описи!

Я оглянулся на Матвея. Открыв рот, подавшись вперед к двери, за которой слышался голос, он слепо искал меня рукою. Но я сам оторопел. В одну тошную секунду мир, качнувшись, стал другим. Невозможное, нависшее тенью над нашими головами, опустилось и стало рядом: тихо, прочно, навеки.

– Надо сестру вызвать, – продолжал доноситься голос. – Не слышу! Поедем сразу.… Это Черёмушки… Ладно, всё! А-а?… Сейчас беру машину.

В комнате бросили трубку, из двери к дежурному быстро прошел подтянутый милиционер средних лет.

Мы стояли и смотрели. Дежурный указал на нас.

– А, приехали, – повернулся он с дружелюбным видом. – Паспорта есть у вас? Ну, пойдемте со мной.

Мы прошли в злополучную комнату, сели напротив него за стол.

– Так, – перевел он взгляд с одного лица на другое. Энергично выдвинул ящик стола. Достал папку с надписью «Дело». Вынул из нее фотографию, подал нам. Со снимка задумчиво смотрел Витя. В линии губ, в уголках рта едва приметный грустный след улыбки.

– Он?

– Он. Нашли его, да?

– Да. «Бюро несчастных случаев» сообщило. Повесился. Улица Островитянова, в Тропарево.

– Вы знаете, не нужно сестру вызывать. Мы опознаем труп. Мы медики.

– Друзья? – Милиционер внимательно посмотрел на меня, на Матвея и неожиданно спросил, – Молодой парень, двадцать три года и что с собой сделал?

Матвей молча разглядывал снимок. Я опустил глаза.

– Им будут заниматься в местном отделении. Сейчас поедем, передадим «дело», потом в морг. Да! При нем какая-то проволока была найдена. Никто не видел, он ее готовил?

– Нет…

– Простите, – подал голос Матвей, – можно прочитать его письмо? Оно у Вас?

– Можно.

Следователь порывисто протянул полоску бумаги, из тетрадного листа в клетку, аккуратно обрезанную ножницами. Мы к ней так и припали. Своим крупным, размашистым почерком Витя писал:

«Я решил уйти из жизни. Простите меня. Понимаю, что прошу невозможного, но жить больше не могу. Ваш Витя».

Я разогнулся. Ответа на вопрос «почему?» не было, да и не могло быть, иначе не понадобилась сама эта смерть. Следователь еще что-то спрашивал незначительное и скоро попросил подождать, пока будет машина. Мы с Матвеем вышли на крыльцо. На дворе проглянуло солнышко. Закапало по-весеннему с крыши.

– Островитянова, дом 9, получается институт акушерства и гинекологии, – сказал я.

– Так он уже работает!

– Там с боку, со стороны леса еще строят. Чего он туда поехал? Там же общага…

– А он заходил в общежитие, кого-то искал. Его видели на вахте.

– Кто видел?! – Я резко повернулся к нему. Матвей даже заморгал от неожиданности.

– Я не знаю точно. Его не пускали, потом кто-то провел: кажется, девочки с вашего курса, с шестого этажа.

– Он туда заходил?

– Он постучался к Протченковым, ты их, наверное, знаешь по философскому кружку. Никого там не застал. Попросил соседей передать книги.

– И больше его никто не видел?

– Вроде нет.

– Это было седьмого?

– Да, вечером.… Значит, он или ночью, или восьмого утром, – Матвей значительно посмотрел на меня.

– Чего он туда поехал? Ведь там полно знакомых, а он уже со своим решением…

Я умолк, чувствуя вину. В тот вечер я сидел во Внуково, ожидая регулярно откладываемый рейс на Львов. День рождения не удался. Наша прежняя дружная студенческая компания в ресторане как-то не сложилась. Потратили кучу денег, безобразно намешали спиртного, заскучали. Собрались продолжить в общежитии, но и там было не весело. Поехали к Серегиной бабуле. Наутро она собрала нам отличный стол, и водка пошла хорошо. Все вакханты приободрились, Витя мрачновато шутил. Мы возвращались вдвоем, после полудня. Дорогой он замолчал. В метро меня потянуло в сон. Я попрощался сухо: «мол, не хочешь говорить – не надо!» Вышел, обернулся. Поезд тронулся. Витя жестко и безнадежно смотрел на меня через стекло вагона.

В аэропорт я приехал к вечеру. Щипался мороз, летали большие розовые снежинки. Вокзал был полный. Люди сидели на чемоданах, прислонились к стенам, стояли в проходах. Диктор перечислял длинный список откладываемых уже на сутки рейсов по «неприбытию самолета». Вся Левобережная Украина была закрыта облачностью. Я поначалу обрадовался: вот, еще довод для жены, почему не мог прилететь днем раньше. Гулял по залам, смотрел на публику, постоял в толпе под телевизором, пока закончилась программа «Время», затем удачно присел на освободившееся место, раскрыл томик Лермонтова. Читал рассеяно, прислушивался к разговорам, оглядывал проходивших транзитных пассажиров. Поднимался, вновь ходил после очередных неутешительных новостей. Постепенно внешние и внутренние мои впечатления стали присобираться, складываться со стихами и, наконец, потекли вместе с часами ожидания в некоторой отчетливой грустной тональности. Я легко пробегал, помню, страницу за страницей, опуская названия отдельных стихотворений, захваченный невесомым ясным ритмом. Музыка расставания, непризнанность таланта, безвременная чья-то смерть, либо моя, вынужденная сейчас разлука с семьей, размолвка с друзьями, может, еще что-то, – не знаю. Я сидел в сентиментальном трансе, в какой-то внимательной, открывшейся полноте своего присутствия, в разноликой вокзальной суматохе, в одиночестве, – слушал безнадежные объявления и глухой рев близких самолетов, от которых дрожала и вздрагивала в окнах освещенная бликами ночь. Несколько раз подходил к кассе возврата билетов, смотрел на очередь, сомневался, вспоминая расписание поездов. Снова садился читать стихи, бродил в толпе, тянул время. Потом вдруг понял, что поездка сорвалась совсем. Уже под утро возвратился в Москву и теперь, вот, думал, как поступил бы Витя, зная об этом? Впрочем, не нужно преувеличивать, Джон…