Евгений Катков - Две повести и рассказ. Вдумчивая проза

«Представляешь, поднимаюсь, вчера по лестнице, а она уже жмется к батарее с мальчиком…»

«У тебя есть сестра?»

«Дура! Тринадцать лет… Тряпки! Пластинки! Учится правда отлично, как и я…», – он захохотал, заметив скептическую мою физиономию.

«Это у вас семейное, Вить!»

Теперь, вот, приходилось знакомиться в посмертной необходимости.

Дверь открыла девушка, небольшого роста, худенькая, с острыми светлыми ресницами, рыжеватая и как-то неудачно похожая на Витю.

Она хлюпнула носом и посторонилась, пропуская нас в дверь.

– Вы Лена? Я – Ваня.

Она пожала мою руку, скорбно покивав головой. Из кухни выбежала маленькая сухонькая старушка в очках. В дальней комнате на диване трудно приподнялась женщина с полотенцем на лбу.

– Лена! Вы знаете, его нашли, – успел я сказать.

Она сморщилась, зажала пальцами покрасневший нос. В глазах показались усталые слезы.

– Да, – прошептала она, – нам позвонили. Мы все знаем.

Я облегченно вздохнул.

– Ваня, милый! – бабушка взяла меня за руки, оглядела через очки. – Вот, и пришлось, как познакомиться. Столько раз я ему говорила: приведи ты своих друзей. Они же в общежитии одни, без родителей, не емши, поди… Сережу, Ваню позвал бы в какой день… Все обещал, обещал, а теперь, вот… Ох, Господи! Что же он такое натворил, Ваня, а?

– Зови их сюда, мам. – Голос из комнаты был высокий, сильный, горестный.

Мы разулись, прошли, сели на стулья возле дивана. Светлые волосы, правильные черты крупного, открытого белого лица, с которого можно писать русскую женщину. Совсем мало Витиного.

«Мама моя, она же все понимает, чувствует», – услышался во мне его голос. Он ее любил, конечно. Рассказывал про нас. Интересно, что видела она?… Что-то, конечно, видела…

– Я тебя, Ваня, таким и представляла, только еще заросшим. Подстригся, как женился? – Она слабо улыбнулась.

– Да, жена следит за моей внешностью, – поспешил я ухватиться за этот контакт в вакууме. Но она медленно поправила локоть на подушках, повернулась к Матвею.

– А вы тоже учились с Витей? Как вас зовут, простите?

– Матвей, – он хрипло откашлялся и далее отвечал, приняв нарочито обыденный тон. – Нет, мы познакомились на кружке по философии недавно.

– Я Нина. Нина Васильевна. Я знаю, последнее время у Вити появилось много новых друзей…

Она помолчала, глядя на нас, как бы что-то обдумывая.

– Ну, как же так вышло, скажите, ребята? – произнесла вдруг тихо и страшно.

Бабушка с Леной остановились за моей спиной. Я быстро заговорил, только чтобы что-нибудь говорить, на ходу соображая приемлемую версию.

– Ох, не знаю, как так получилось! Перед днем рождения мы виделись в последних числах октября. Я переезжал на квартиру из общежития, просил его помочь…

– Да-да! – с готовностью наперебой обнаружились бабушка с Леной. – Он ездил. Вернулся поздно, уставший, но довольный, такой…

– Да, я помню, он был доволен, что я его вытащил.

– Ваня, – перебила меня Нина Васильевна, – ведь он совсем не отдыхал. Сидел – сиднем, и читал, читал эти свои книжки. После двенадцати ложился, а в шесть уже на ногах, пьет кофе.

Я понимающе кивнул.

– Но тогда я ничего не заметил, а вот когда звонил пятого, чтобы договориться насчет дня рождения, то, честно говоря, сразу почувствовал.… Знаете, тон какой-то мрачный.… И в ресторане он был не в себе. Я потому хотел вас спросить: у вас дома ничего не стряслось перед праздниками?

Нина Васильевна и Лена недоуменно переглянулись.

– Да, кажется, нет.

– Он последнее время часто мрачный был, Ваня, – вступилась бабушка. – Наработается в институте, да читает до полуночи, – куда же годится? А еще дежурил на скорой помощи – то!

– Знаешь, Ваня, – веско произнесла вдруг Лена, – брат иногда теперь грубо вел себя даже с мамой. Она зайдет к нему в комнату за чем-нибудь, он сидит, молча с недовольным видом, ждет. Потом как скажет голосом таким грубым: «Скоро ты там? Ты мне мешаешь!»

Я быстро взглянул на Матвея. Что-то темное и старое было в его лице.

– Да – нет! – поморщилась Нина Васильевна. – Грубым со мной он никогда не был. Уставал очень, это правда. Учеба, работа, дежурства ночные, книжки, музыка.… Все лето здесь просидел. Говорила я ему: «Давай возьму путевку, съезди на юг, – отдохни…» Нет!

– А какая музыка?

– Как какая? Пианино… Он же играл на пианино.… После стройотряда пришел и заявил нам: «Хочу купить пианино». Вы тогда ездили в Тамбовскую область. Он что, не говорил тебе?

Я изумленно покачал головой.

– Купили тогда, разорились. Он ходил в клуб, здесь у нас, брал уроки. И каждый день играл часа по два, три, четыре! Этот год немного забросил, а так уже хорошо играл Моцарта, Гайдна, Баха. В консерваторию ходил все время. Купил себе абонемент и ходил…

Это была новость. А, впрочем, – «Джон! Ты хотел бы играть на каком-нибудь инструменте? М-м, что ты! Такой кайф самому играть» – и нервные пальцы словно пробежали по клавишам.

Тем не менее, я не знал. Три года, значит, как это длится и никому ни слова. «Будешь писать ораторию «Происхождение Вселенной», – мог бы проникновенно вопросить его Пирог, а я бы, конечно, рассмеялся. Но все-таки…

– Он, наверное, хотел сначала совсем хорошо научиться, а потом бы показал, – угадала бабушка мои мысли.

– Никогда бы не подумал. Ну ладно. Скажите, а с отцом у него, какие отношения были? Он мне говорил, что отец от вас ушел…

– Да, отец нас бросил, – вздохнула Нина Васильевна. – Нет, сейчас он бодрился, шутил даже, хотя, конечно, переживал. «Ничего» – говорит, – «переживем, мам».

Она очень удачно воспроизвела Витин басок.

Я осторожно улыбнулся.

– То есть сейчас они не поссорились?

– Нет. Знаешь, он с отцом не дружил. Маленьким, на даче, – да, – они много вместе гуляли, клетку мастерили для кроликов… Он же у нас юннатом был, – тащил с улицы всякую живность. В клуб ходил при зоопарке.… Вон, видите, стоит с ужом на шее.… Достань, мам.

Лена опередила бабушку, вынула из-за стекла серванта цветную фотографию. Рыжий, конопатый пионер застенчиво положил себе здоровую змею поверх галстука. Я передал снимок Матвею.

– А в последние месяцы отец приходил к нам поесть, поспать… Денег, правда, приносил, – считал себя обязанным. И все ездил в командировки. Потом оказалось… Ладно, что теперь говорить об этом…

Приемлемая версия случившегося тем временем отчетливо сложилась у меня в голове.

– Да, много ему пришлось пережить за этот год, – начал я нетвердо, – но, самое главное, что он не хотел делать себе никаких послаблений или даже не мог…

Я попробовал взглянуть в страдальческие, распахнувшиеся каким-то девическим ужасом, глаза Нины Васильевны.

– Видите ли, мы биологи… жизнь любим, пока что, и даже пытаемся ее серьезно изучать. Надеемся, по крайней мере, – я оглянулся на Матвея.