Крыласов Александр - Рыбьи души

Шишов приложил указательный палец к губам:

Волобуев не знал, обидеться ему или захихикать. На всякий случай рассмеялся. А Гришка уже запел вторую песню, где говорилось, что когда-нибудь ему стукнет полтинник, чего быть не может и никогда не будет. В принципе.

Гришка раскланялся, отложил гитару и достал из комода плавленый сыр, банку шпрот и четыре пряника. Под разговоры эротического содержания, лихой квартет уговорил две бутылки портвеша за полчаса. Волобуев собирался уже сгонять за добавкой, но Шишову позвонили из редакции и предложили получить гонорар. Гриня выругался, но покорно урулил за деньгами, а девушки сразу прыгнули Максимычу на колени и принялись расстёгивать на нём рубашку. Волобуев бурно задышал и принялся беспощадно лапать проказниц за грудь и бёдра. Он представил себе секс на троих, и от этих мыслей у него даже в голове застучало. Однако девушки как будто чего-то ждали и не спешили отдать Волобуеву самое дорогое. Семён Максимович решил форсировать события, он обнял их за шеи, прижал к себе и поинтересовался.

– Шалуньи, а как насчёт секса втроём?

– Какого секса? – округлили глаза барышни.

– Такого, – игриво зажмурился Максимыч.

– Это будет стоить старику Волобуеву, – прикинула в уме Инесса, – всего двести баксов. Бабульки вперёд.

– Сколько!?

– Ну, хорошо, хорошо, сто, – поправила подругу Виолетта.

– Гусары денег не берут, – отшутился Семён Максимович, – девчонки, а не заняться ли нам любовью с первого взгляда?

– Дядя Сёма, пора бы уже понять, что инвалидам и престарелым девушки бесплатно не дают, только за деньги, – напомнила Инесса.

– Мы пойдём, сполоснёмся, – предупредила Виолетта, – а ты, старый, пока решай, что тебе дороже: любовь или деньги?

Девчонки отправились в душ, а Волобуев заскучал. Что там решать, в кармане Максимыча хранилось всего сто пятьдесят рублей. На две бутылки портвейна хватало с лихвой, а на двух путан, к сожалению, нет. Даже на одну не удавалось наскрести. Униженный и оскорблённый Семён Максимович, возмущённо хлопнув дверью, убыл восвояси. По пути он громко и нецензурно выражался, бранил современную молодёжь за продажность и бубнил.

– Да что бы я… Да ещё раз… Да никогда… Ведь он не просто так смылся. Якобы за гонораром поехал, как же! Сутенёр поганый… Ноги моей больше ни у кого из «детей» не будет! – клялся и божился Волобуев, топая домой после «любовных утех».

Но в запасе оставалась ещё «дочурка». Уж она-то, родимая, не должна его подвести. Волобуев разведал место, где проживала его «любимая доча». Это оказалась пафосная новостройка в Кунцево. Злая, заспанная консьержка Максимыча даже в подъезд не пустила, обозвала «Красной Шапочкой» и посоветовала бомжевать в другом районе. Пришлось зарядить соседа по коммунальной квартире, чтобы тот порыскал по Интернету и разнюхал, где и кем работают его «короеды». Если Волобуев раньше располагал такой информацией, вряд ли бы он попёрся к безработному грузчику Жбанову или поэтическому сутенёру Шишову. Эти двое оказались вредоносными сорняками в его огороде. Зато остальные побеги плодоносили почище мичуринских саженцев. Его «дочурка», например, трудилась риэлтором в мощной конторе, к ней-то Семён Максимович и направился, когда немного отошёл после обид на любовном фронте.

Все стены риэлторского агентства были увешены жизнеутверждающими плакатами: «Нас рекомендуют друзьям», «Реализуем задуманное», «Двадцать лет работаем по совести и рекомендациям», «Ваш надёжный риэлтор», «Профессиональное сопровождение сделок», «Содействие в получении ипотечного кредита», «Обмен квартир и комнат любой сложности». Волобуев осмотрелся и попросил позвать Полину Волченкову в качестве личного консультанта. Вышедшая к нему девушка напоминала мартовскую рысь, такая же хищная и стройная, но с бриллиантами в ушах и телефоном последней модели. Её удлинённые глаза цвета денег светились на свету и в темноте, горя нечеловеческой жаждой наживы, в зрачках застыли стодолларовые купюры.

– Здравствуйте, – Волченкова улыбнулась накаченными губами, – чем могу помочь?

– Здравствуйте, Полина. Меня зовут Семён Максимович. Вы будете смеяться, но я ваш родной отец.

– Простите?

– П о люшка, я твой папа.

– Вы пьяны!? – возмутилась Волченкова.

– Исключительно от счастья, – Волобуев смахнул с ресницы несуществующую слезу, вторым глазом наблюдая за реакцией Полины.

Волченкова растерянно крутила в руках телефон, не зная, что и думать.

– Полюшка, – пустил невидимую миру слезу Максимыч, – а ведь ты так похожа на свою мать, смотрю на тебя, а вижу её. Как же я её любил, как холил и нежил…

– Семён Максимович, вы сейчас говорите о женщине или о кобыле? – перебила Волченкова.

– Я говорю о твоей маме, – всхлипнул Волобуев, – о единственной любви в моей жизни.