Николай Недрин - Плохие оценки

– Что же это за цель? – полюбопытствовал Зима, но Аристарх только неопределенно отмахнулся, погрузившись, вероятно, в сочинение сонета (ведь, помимо научной деятельности, господин Данилов был известным поэтом – впрочем, Зиму это мало смущало). Не получив ответа, наш горбун от нечего делать стал с пристрастием рассматривать очередной наряд ученого, удивляясь про себя (можно даже сказать – восхищаясь) тому, сколько же всего разнообразно яркого можно привезти из Москвы в строгую Чечню… Сегодня, в ничем не примечательный вторник, господин Данилов был облачен в фиолетовую рубашку и легкий полосатый пиджак, выдающий поклонника «Барселоны». Ниже пиджака располагались элегантные штаны защитного цвета, подчеркивавшие мужское достоинство своего владельца, а вот в качестве обуви Аристарх неожиданно использовал ярко-зеленые кроссовки. Однако, скорее всего, это домашний, отельный вариант одежды, и при выходе за периметр сотрудник РАН предстанет в противоположном обличье.

Зима долго не мог оторвать взгляд от кроссовок, но наконец настойчивые позывы из собственного желудка заставили его отвлечься.

Пока официантки – слишком красивые, словно созданные для пятизвездочной жизни – начали готовить столы к очередному приему пищи, Зима приподнялся и подошел к стеклянному куполу, венчающему отель и ресторан. Это был самый верхний, 32-й этаж, похожий по форме на обсерваторию, но приспособленный под совершенно земные цели. Впрочем, звезды отсюда тоже хорошо просматривались, и мысль попросить у администрации телескоп не казалась такой уж вздорной. Зима даже приостановил одну из официанток:

– Девушка, вы любите звёзды?

Та смутилась, попыталась улыбнуться:

– Извините, мне надо разносить мясо.

– А что вы делаете после работы?

Официантка покраснела (или побледнела? – что за дурацкое освещение!), затем искоса взглянула на собеседника (заметила горб!) и сообщила:

– Извините, мне… нам нельзя так разговаривать. Меня ждут братья. Возле мечети.

Вероятно, она рассчитывала сразу отпугнуть чужака, который не был даже французом, но допустила при этом досадную оплошность – намекнула ему о его физическом недостатке. Зима на подобные вещи реагировал остро, можно даже сказать, рассудок его на время помутился, так что в ответ обескураженная девушка услышала:

– Что ж, буду рад познакомиться с вашей семьей. Причем сейчас же, если, конечно, ваши братья никуда не отлучились.

С этими словами Зима неожиданно поцеловал у мадемуазель ручку (не успела отдернуть!), соблазнительно пахнущую шашлыком, и покинул ресторан.

Уже в лифте, присев от волнения на унитаз, наш герой вдруг вспомнил: он ведь голоден и по доброй воле отказался от ужина в угоду романтике. И не просто романтике, а романтике с элементами запугивания! Впрочем, была еще некоторая надежда на то, что девушка придумала братьев или что они, уйдя семнадцать лет назад в горы, так и не вернулись. Всё это предстояло выяснить в ближайшие 15—20 минут…

***

Но нет. Оказалось, что двадцати минут недостаточно.

Зима не обнаружил никого похожего на братьев (кстати, в спешке он даже не удосужился выяснить, сколько именно братьев должно быть!) внизу, у входа в отель. Надо было идти к «Сердцу Чечни», где, по уверению возлюбленной, прогуливалась ее родня. Это несколько успокаивало, ведь представить, что его изобьют в непосредственной близости от духовного центра республики, Зима не мог. Однако к серьезному разговору, безусловно, стоило внутренне подготовиться.

Он медленно перешел по мосту Сунжу, зажатую бетонными берегами, и… неожиданно стал спускаться к воде, точнее, к копошащимся у воды вьетнамцам (судя по их головным уборам), так как заметил у них в руках нечто, напоминающее гамбургеры.

Вероятно, это были местные работники, к существованию которых Зима давно привык, но, пожалуй, впервые увидел их в непринужденной обстановке: вьетнамцы, справившись со своими дневными обязанностями по украшению берегов, собирались поужинать, а возможно, и потравить анекдоты про тайцев. Нашему герою очень захотелось поучаствовать в их посиделках: во-первых, с целью подкрепиться (ибо представить, что рабочий откажет в еде постояльцу пятизвездочного отеля, было довольно сложно!), во-вторых, – немного расслабиться перед энергозатратным разговором с чеченскими братьями.

Спустившись к реке, Зима подал знак вьетнамцам, и те бросились к нему навстречу, приветливо помахивая съестным. Объединившись, они проследовали под мост, где было гораздо уютнее и не так ветрено.

Как и предполагал голодный горбун, иностранцы охотно разделили с ним свою трапезу, но пришлось испытать определенное разочарование, потому что в руках у рабочих оказались не гамбургеры, а заурядные булочки с маком и минералка. Правда, в таких обстоятельствах пьянила и она – в результате Зима размяк, даже представил себе, что братья возлюбленной, выглядевшие пока настоящими кавказскими гамбургерами, на деле могут быть вполне мирными булочками, занятыми в культурной деятельности. Например, они – сотрудники музея, и речь пойдет не столько об их сестре, сколько о проблемах музейного фонда, лишившегося во время войны большей части своих коллекций.

Такие мысли быстро умиротворили, и Зима не заметил, как под мостом пролетело полчаса. Встрепенувшись, он поблагодарил вьетнамцев за радушный прием, вскарабкался наверх, отдышался… Затем обернулся к реке и бросил прощальный взгляд на дело азиатских рук: большими декоративными валунами они почти выложили надпись – «ДОРОЖКИН + АБУБАКАРОВ = ДРУ». «Наверно, будет ДРУЖБА, – подумал Зима, – или ДРУГИЕ ВРЕМЕНА. А вот были бы фамилии президентов покороче, то и равенство было бы жёстче, патриотичнее!» И, сколь ни далек от политики наш герой, настроение у него поднялось еще больше, жить стало веселее, да и вообще – все люди ведь братья, тем более если они – братья твоей невесты! К тому же он, жених, занимает не самые последние апартаменты в лучшем отеле города, да и всей Верхней Чечни! То есть, по сути, оставалось только одно – совместно обговорить день свадьбы и количество приглашенных. «Однако с моей-то стороны и позвать почти некого, – вспомнил Зима с грустью. – Разве что тетя Тоня; впрочем, у нее коза, она не поедет».

Так, размышляя то в общих, то в частных чертах, он постепенно углубился в парк, окружающий «Сердце Чечни»…

О прекрасное Сердце! снабженное множеством ухоженных вен и артерий, на которых не найдешь ни пустой бутылки (из-под минеральной воды – ибо алкоголь запрещен!), ни окурка (ибо курить запрещено!), ни даже конфетного фантика (ибо сладкое вредно перед молитвой)! Разве что рассеянный, умиротворенный поэт забудет на скамье листок с благодарными стихами, посвященными Пророку… Но на то и Служители – внимательные, в светлых одеяниях с капюшонами похожие на эльфов, благородных, но не воинственных, – чтобы подобрать эти ямбы, молча прочесть увлажнившимся взором и в ближайшее же время вернуть сочинителю (ибо камеры, прикрепленные к каждому фонарю, всё предусмотрительно фиксируют). А чудесные мусульмане, идущие на молитву! Сколько достоинства в мужчинах и смирения в женщинах! Как чисты, как ярки их наряды, подобные цветам, украшающим бесчисленные газоны парка! И каких только узоров не найдешь на этих газонах, свежих и летом и зимой, ибо в Верхней Чечне не бывает ни снега, ни града, а только лёгкий дождик, орошающий лепестки роз, жасминов и орхидей! И до чего же обидно, что одним только восклицательным знаком приходится уснащать речь, посвященную Сердцу, что нет в языке того пунктуационного разнообразия, которое бы могло передавать все оттенки восхищения, радости, благоговения, благодарности Аллаху, кои посещают каждого, кто приближается к Сердцу под громогласные призывы муэдзина!.. О Сердце! Как спокойно около Тебя, как хочется любить весь мир и особенно Чечню под сенью Твоей! Как хочется стать пылинкой у Дороги, по которой пройдет Аллах, раз ты, Сердце, – лишь капля в море Его щедрот! Но и этой капли достаточно, чтобы, прижавшись своим собственным сердцем к Сердцу, отделанному травертином [ травертин — пористый светлый мрамор небольшой твердости, используемый при строительстве, например Колизея ], навсегда остаться в исламе!..