Николай Недрин - Плохие оценки

«Чего и следовало ожидать. Ну что: на картоху так на картоху…»

И вдруг Алексеев подскочил: надо сегодня, именно сегодня, пока не увяз в огороде, съездить в ЭМУР-центр!

«Спасибо, ма, – весело подумал он, – что заставила решиться!»

Выходя из подъезда, Алексеев чуть не столкнулся с самбистами . Слегка встревожился, но подумал: «Ничего особенного. Это, наверное, к Анжелке» – и спустился в метро.

Возле эскалатора притормозил, купил ромашку. Уже в вагоне начал ее ощипывать, приговаривая про себя: «Муравей. Не муравей. Муравей. Не муравей. Муравей. Не муравей. Муравей. Не муравей. Му-ра-вей!»

…Тем временем самбисты продолжали стучать в дверь его квартиры. Наконец самый худой из них предположил:

– Похоже, слинял, сука! Придется вечером навестить.

***

– Анвар?

Бородатый охранник медленно и равнодушно смерил Алексеева взглядом. Не ответил. Ну да, ритуал есть ритуал…

– Доброго дня, Анвар Асхадович! – (Отчество было написано на бейджике.) – Ты… вы не помните меня? Мы вместе учились. Я Серега. Алексеев.

– А-а, Серега, – протянул одноклассник. – Здорόво. Зачем сюда пришел?

– Ну, как… Провериться.

– Не советую.

– Почему?

– Не советую, и всё. А там сам решай. – И вдруг добавил. Чуть изменившимся голосом: – Думай хорошо, брат .

«Это тебе хорошо, – подумал Алексеев. – С четырьмя-то женами (количество жён тоже было на бейджике) … Может, ты и мою увел в свой гарем?»

В школе Анвара многие боялись. Вернее, очень уважали , потому что, кажется, никто и никогда не видел его дерущимся. Хотя, разумеется, горец (даже в юном возрасте) мог накостылять кому угодно. А еще говорили, что именно его дед выбил в Сенате привилегию для кавказских народов – пользоваться родовыми отчествами . Но получается, несмотря на всё это, Анвар теперь стал простым охранником. Не чиновником, не бизнесменом, не продюсером… Впрочем, в ЭМУР-центр не с улицы попадают. Значит, и охранник здесь не так прост .

Алексеев, смущенный встречей с Анваром, тем не менее пошел дальше, в очередь на регистрацию.

После нее надо будет сразу на МРТ.

Потом, если прогноз окажется оптимистичен, – на анализы.

После них – в барокамеру.

Затем… Что будет затем, можно только догадываться. Но главное – успеть всё за день, получить окончательный результат сегодня. Потому что поездка в деревню – это точно потерянный отпуск, а до следующего… можно и не дожить. «Особенно с моей работой», – усмехнулся Алексеев.

***

Жизнь, в общем, не безнадежная штука. Если, конечно, вовремя на что-то решиться.

Алексеев справился. Пока только с первым этапом, но все-таки!

В нагрудном кармане уже лежало заветное заключение: « Вероятность проявления эффекта муравья составляет 96,5%. Рекомендуется воспользоваться аппаратом ПВ-перемещения в течение 4,2 года с момента выдачи заключения ». А значит – пора оформлять советский паспорт (про восемнадцатый век – это, разумеется, просто фантазии, меланхолия).

Девяносто шесть процентов (даже с половиной) действительно невероятная удача, такая удача, о какой и мечтать-то было неудобно. Стыдно мечтать.

– Эй, ты…

Но мечты сбываются. Если вовремя решиться… А что значит вовремя? Ждать, пока совсем припрет? Пока начнут сниться кошмары, и утро понедельника – как перед казнью?

– Эй, говорю, стой!

Алексеев вспомнил: идя на работу, он обязательно делает небольшой крюк, чтобы увидеть чахлый куст сирени между котельной и гаражом. Чтобы в очередной раз позавидовать этому кусту, позавидовать тихому, размеренному существованию, без будней и праздников, без унылых мыслей о зарплате и потомстве.

Вдруг – резкий толчок в спину! Алексеев от неожиданности чуть не упал носом вперед. Не давая опомниться, его схватили, встряхнули, прижали к ближайшей стене.

– Ты, сука, Алексеев? – Худой невысокий самбист смотрел на него в упор, не моргая.

– Не…

– Не ты? Врешь, сука!

– Не имеете права… – выдавил из себя Алексеев, судорожно стараясь вспомнить…

– А ты, сука, имеешь?! Какого хера ты впариваешь старикам участки на Марсе? Он к тебе за обычной страховкой – а ты его в могилу хочешь свести?! Гребаным своим Марсом?

– Кого?..

– Что, память короткая? Хушназаров Мавлюд Владимирович. Помнишь такого?

– Владимирович?..

– Владимирович, Владимирович! Шесть соток ты ему продал возле Красного Олимпа. Будешь отпираться?!

– Добровольно. Я же не…

– Слушай сюда, сука: деду почти восемьдесят лет. Он не понимает этих ваших… Говорил ты ему, что он может отказаться от Марса? Говорил или нет?

– Я не помню. Я по инструкции…

Алексеев увидел, как глаза самбиста начинают наливаться кровью… Сейчас ударит.

– Право танца! – почти выкрикнул припертый к стене менеджер. И тут же ужаснулся собственной наглости.

Самбист осклабился, отступил на два шага. Двое его молчаливых товарищей оживились.

– Ну! Выбирай тогда, камикадзе!

Алексеев выбрал самого крупного, похожего на носорога.

Выбрал и прогадал: это сейчас «носорог» был неповоротливым на вид качком, а в прошлом (не таком уж далеком) – танцевал во вполне сносном бразильском ансамбле. И конечно, мышечная память сработала.

Уже на второй минуте Алексеев, задыхаясь, сдался.

– Херовая у тебя «самба», – сообщил худой и ударил его в живот.

Всего было 12 ударов.

Наконец самбисты закончили, и главарь, наклонившись к жертве, произнес:

– Ничего, до конца отпуска заживет. Ты же в отпуске, сука? А как выйдешь – жди: Хушназаров к тебе зайдет. И попробуй только не расторгнуть ему эту вашу «доброволку»! Ты меня понял?.. Вот и хорошо. Полежи пока, отдохни.

Самбисты исчезли.

Алексеев провалялся минут пятнадцать. В пыли и крови (крови, впрочем, было мало – защитники Мавлюда Владимировича сработали профессионально ).

Сверху шелестело разлапистое дерево. Шелестело равнодушно, как будто ничего не произошло. Наверное, оно право. Полиция, по крайней мере, так и не появилась.

***

В электричке пахло едой, мочой и пόтом. Стандартный набор «ароматов», который пережил даже эпоху роботов.

Алексееву было все равно.

Единственное, что раздражало, – шумная, как беспилотник, оса (или шершень?), нагло летавшая по вагону в поисках десерта. Было в ней что-то от самбиста-главаря. Хотелось подстеречь, когда назойливое насекомое сядет на окно или лавку, и прибить его свернутой газетой. Сначала оглушить, а потом медленно, с хрустом раздавить – причем сделать это на глазах у пятилетнего пацана, который сидел напротив и, почти не отрываясь, смотрел на Алексеева, на его свежие синяки и ссадины (после встречи с самбистами прошло всего два дня).

Вскоре этот пацан стал раздражать не хуже осы.