Геннадий Мещеряков - Юмористические рассказы. Часть вторая

– Родной мой поп, – бросилась ему на шею стюардесса. – Будем жить!

Все меня спрашивают, как я, мусульманин, торгуя свининой, в середняки выбился. Овечек мало стало, а коров лет десять доить надо, только потом – на мясо. Какое это мясо – говядина какая-то.

Перекрестился я, бог один – вера разный, начал разводить свиней. У коров – один теленок, у свиньи – двадцать. Самый спелый отрасль.

Сначала жене надел намордник, чтобы в свинарник зашла. Потом уговорил родственников – Ахмеда с Махмудом. Пригласил с гор Али-Бабу с разбойниками. Выгоднее, мол, чем резать неверных, и своя голова без папахи не останется.

Вторая жена у меня русская. Ибрагим, говорит она, сделай так, чтобы мусульмане ели свинину. Пьют они давно, как свиньи, особенно твои Ахмед с Махмудом. Прибыль удвоишь.

Начал с лекции «Почему французы едят жаб, а китайцы все, что движется?» Удивились: это ж надо – жаб. Свинья против жабы – молодой барашек. Попробовали, и, Аллах Акбар, затрещали щеки от сала и шашлыка. Больше стало денег, и я третью жену взял – тоже русскую. Строгая. Сам побаиваюсь ее. Предложила способ борьбы с пьянством, от которого у меня сначала волос дыбом встал. Надо, говорит, пьяниц к свиньям в клетки сажать – от коньяка отказываться будут.

Для пробы, затолкал к свиноматке Ахмеда и Махмуда. Им так понравилось у нее – не хотят выходить. Жена сразу внесла поправку: перевести их к борову-производителю.

Теперь на ферме пьют только кумыс, приготовленный из молока свиноматок. Некоторые похрюкивать стали, зато голова всегда ясная.

Ученики курили сигареты, не реагируя на появившегося во дворе директора школы и его постоянного спутника заведующего хозяйством.

– Даже не прячетесь?

– Стараемся быть честными во всем. Сами учили: лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

– А почему не на уроке? Вот ты, Коля.

– Устал держать на коленях стол и вытянул ноги.

– И что? Я сам часто сижу с вытянутыми ногами. Не раз отдавливали их.

– Так в Журавле рост два метра, и он разбил банку с молоком, за которым Марфа Ивановна простояла все утро, – объяснил друг Леха.

– А я недоумевал, откуда у русачки такая фамилия – Молочко? Алексей, ты редкий гость в школе: чаще на соревнованиях. Тебя-то кто выпроводил?

Вера Григорьевна. Прекрати, говорит, подмигивать Катьке, а у меня нервный тик, после того как пропустил прямой удар. Посочувствовала бы, у самой фамилия – Мигайло.

– Может быть, решила, что напоминаешь об этом. Ты как очутилась здесь, Мария?

– После тусовки в школу пришла с персингами и кольцом в носу. Губанищева как открыла хавальник, так и не закрывала его, пока я не выскочила из школы.

– Дело, скорее всего, тоже в фамилии, которая у Розы Петровны наверняка произошла от сочетания слов нищая губа, а тут персинги да кольцо в носу, – вставил заведующий хозяйством.

– Завтра же подготовлю доклад о роли фамилии учителя на обстановку в классе и воспитательный процесс, – решил директор школы.

Кажется, это банально, но со мною так случилось: помер я, а все слышу. Лучший друг говорит жене:

– Чего нам с тобой сорок дней ждать, хватит и девяти. Если при живом кувыркались, то теперь сам Бог велел.

– Может, и хватит, не заслужил, – ответила она. Вот стерва: и машина, и дача. И на книжке – не рубли.

Слышу змеиный шепот тещи:

– Дожила до радостного дня, закрыл рот навечно, а то: вы надолго, мамаша, к нам? Теперь навсегда.

По двенадцати раз в год приезжала, к каждой получке. Кажется, сын подошел, одна моя радость и надежда. Смотри, сынок, папки уж нет. Сожгут наверняка, не придешь на могилку.

– Ну, ты даешь, папуля. Еще бы годик протянул: у кого теперь мани брать? Мать мыслями шубы мерит. Не до меня ей.

Огорчили меня и коллеги по работе. Главный бухгалтер сказала заму:

– Недалеким он был. Не хотелось заходить к нему в кабинет – истуканом сидел в кресле с надутыми щеками, а на голове ветвистые рога, наставленные его ненаглядной женушкой. Сын – недоросль, теща – склочница.

Лишь соседка пролила на мое остановившееся сердце несколько капель бальзама:

– Нравился ты мне, Петенька. Обнимала даже тень твою из ванной. Но не судьба: остыли твои чресла.

Уже вечером приглашенная для чтения молитв старушка сказала:

– Никто-то тебя не любит, соколик. Если б слышал их, еще раз умер.

– Я слышал, бабуля, ты читай, читай, пока я воскрешаю.

Хиреет наша деревня. Даже навоза не стало без скотины, кто будет его производить. Дошла очередь помирать старикам. Молодые давно отошли, кто куда. Кто – в город, кто – в могилу. А на что хоронить отживших? Гроша не заработаешь нигде. И доски не украдешь. Цены-то, чтоб купить? Поэтому ходют старухи с расширенными глазами, как-только побывают в сельпо.

Я предложил сжигать покойников на костре. В чем ходют, в том и сжигать, не у всех есть рогожа для оборачивания.

Крематорий получился, как настоящий. Некоторых, за кого водкой, а не самогоном расплачивались, мазутом обливаю. Особливо, если какая страшная старуха. А так, лежит негра никого не пугает. Вот, если засучит в огне ногами – в обморок падали. Некоторые не вставали.

Дед Щукарь, и у нас такой есть, одобрил:

– Завсегда ведьм живыми на костре сжигали, а ты с уступкой, уже мертвых.

Услуги мои почти как в городе. Уголь трупов, по желанию, конечно, через молотильный аппарат пропускаю: порошок – хоть в урну, хоть по ветру над Узенем.

Из соседнего села привезли мертвую старуху, чтобы поучиться, как обрабатывать ее. Страшная! Говорят, после смерти моложе стала выглядеть. Ежели и запляшет, так чё? А через комбайн они и сами ее пропустят.

– Вернулся, Ваня? Как там в Европах. Не всех лягушек съели? Вот бы наш пруд туда, а то денег ни хрена нет, – остановил старик Пахом работника местной администрации Ивана Зубилу, побывавшего в Сербии по приглашению общества Кирилла и Мефодия. Он пописывал стишки то ли на старославянском, то ли на древнерусском языке и послал туда одно.

– Вот ты, Пахом, на ферме работал. Сравни свой свинарник, ну, хотя бы, с Домом Культуры. Есть разница? У них собаки ходят в курточках и вязаных шапочках. Люди улыбаются. У домов не навоз, как у нас, а цветы.

– У домов его сейчас не валят, на огороды нечего класть. Коровы порожние без кормов. Да, и у кого они есть? У фермера да у тебя, чай, по стаду. А раньше как мы Узень разбавляли, пить нельзя было воду. И то: двенадцать тысяч свиней. Сколько мочи сливалось, не считая говна?

– Я обобщаю в слове навоз все отходы, и человеческие.

– Отходы. Пройди мимо дома Салтычихи. Галоши не отмоешь от мазута: где она его нашла, полы, что ль, помыла? У нее летось трактористы на квартире стояли.