Анна Овчинникова - Век героев

Он ел в лесах желуди, орехи, ягоды и дикий лук, он добывал еду в деревнях, которые теперь все чаще попадались на его пути, и вскоре здорово поднаторел в игре в бабки и в кости и в драках с большими компаниями местной детворы. Деревенские огороды тоже исправно снабжали его едой, но самой огромной удачей было наткнуться на стадо овец, охраняемое не слишком бдительными пастухами. Тогда Иолай сосал молоко вместе с ягнятами и укладывался спать в блаженном тепле между мягкими овечьими боками… Иногда ему удавалось прожить среди овец несколько дней кряду, прежде чем пастухи обнаруживали, что в их стаде появился лишний ягненок – нахальный ягненок о двух ногах.

И вновь Иолай шел по звериным и человеческим тропам, по растрескавшимся от зноя подножьям холмов, по душистым островкам фриганов, по равнинам, где зрели хлеба, по серебристым оливковым рощам, по густым дубравам, по пестрым от цветов берегам рек…

В речных гротах жили приветливые наяды, в дубравах и рощах резвились нифмы и наигрывали на дудках сатиры; с этим дружелюбным народом всегда можно было поиграть и поболтать, и в обмен на самый простенький веночек они охотно угощали «человеческое дитя» вкуснейшим медом.

Иолаю случалось болтать не только с нимфами и сатирами, но и с пугливыми дриадами: он нередко ночевал в дуплах деревьев в такой дикой лесной глуши, что дриады принимали его за своего, за «дикий росток», как они называли своих непоседливых малышей.

Все поля, холмы, озера, рощи до глубокой осени были полны буйной радостной жизни – в озерцах плескались и хохотали лимнады, [12] Лимнады – нимфы озер и болот с цветка на цветок хлопотливо перелетали нимфы мелиссы, [13] Мелисса – пчела на полянах куролесили толстопузые силены…

Вот только кентавры долго не попадались на пути Иолая, пока наконец в предрассветных сумерках этолийских гор он не увидел силуэт полуконя-получеловека: кентавр галопом промчался по гребню холма и скрылся, прежде чем задремавшее эхо успело повторить перестук его копыт.

Конечно, не все обитатели холмов были приветливы и дружелюбны: Иолаю дважды пришлось спасаться на дереве от волков, а еще опаснее волков были разбойничьи банды, разбивавшие лагеря в ложбинах возле дорог. Зимой же и поздней осенью, когда холод выгонял его в путь по ночам, ему приходилось делить дорогу с ночными демонами и чудовищами.

Ночь-Нюкта распахивала наверху свой черный плащ, усеянный сверкающими искрами звезд, и Иолай трус’ил по озаренной зыбким лунным светом земле под тоскливый вой волков и уханье сов в вершинах кипарисов. В ночную пору все вокруг становилось зыбким, ненадежным, тревожным, опасным; в каждом дереве мерещилась неведомая угроза, каждая тень грозила бедой, а в стылом воздухе над головой реяли то ли нетопыри, то ли души умерших, оставшихся без погребения… И в одну из таких холодных ночей на дороге между Тифореей и Ледоном Иолай повстречал великую ночную богиню Гекату.

Каменные глыбы дороги задрожали от внезапного грома колес, и едва он успел отскочить во мрак придорожных кипарисов, как из лунного серебра вылетела колесница, запряженная вороными конями. Ими правила женщина с бьющимся по ветру покрывалом черных волос, в которых извивались живые змеи – или это только показалось вжавшемуся в дерево мальчишке? Колесница скрылась за поворотом, вслед за ней черными тенями промелькнули пять стигийских псов, и Иолай выдохнул воздух, который все это время удерживал в груди. Он оторвался от древесного ствола, встряхнулся и вернулся на дорогу…

Никакие богини не стоят того, чтобы из-за них сворачивать с пути! И никакие ночные демоны не стоят того, чтобы их бояться.

Никакой, самый отвратительный, самый злобный, самый коварный демон не смог бы сотворить с Иолаем ничего ужасней того, что с ним уже произошло.

Потому он не собирался бояться ни кровожадной ламии, ни ведьмы Галло, ворующей детей, ни эмпусы с ослиными ногами, обутыми в бронзовые башмаки. От ламии и Галло в случае чего можно было бы убежать, а от эмпусы избавиться было и того проще: стоило только покрепче ее обругать, как она сама с визгом удирала, стуча своими бронзовыми башмаками… Иолай проверил это однажды в ночной роще возле маленькой этолийской деревушки.

И уж тем более он не собирался бояться дневных чудовищ вроде зубастого Эвринома, летающего верхом на коршуне и обгладывающего до костей трупы в могилах!

Но зато в любой самый ясный день, задремав на прогретой солнцем лужайке, он мог внезапно увидеть над собой то, что было страшнее всех демонов на свете: Лицо со шрамом на щеке, с плоским перебитым носом, с кривящимся среди курчавой бороды провалом рта, с жадным предвкушением смерти в прищуренных черных глазах – его, Иолая, смерти… Это Лицо росло, затемняя собою солнце, закрывая собою все небо, не оставляя в мире ничего, кроме режущего ужаса и смертной тоски – да что перед ним были Акко, Мормо и Алфито, смешные буки, которыми пугали в Долине Лани непослушных детей!..

…И в ту ночь, когда Иолай впервые уснул под крышей дома Амфитриона, Лицо снова привиделось ему.

Он лежал тогда в маленькой комнате на неслыханно мягкой кровати – дочиста отмытый, натертый благовонным маслом, с чистыми, тщательно расчесанными волосами (служанка Алкмены Галантиада полдня терпеливо распутывала его жуткие свалявшиеся колтуны), до одурения объевшийся божественно вкусной едой…

В соседней комнате давно уже заснули Геракл и Ификл, а Иолай все никак не мог уснуть в непривычной сытости, мягкости и тепле, все покачивался на ременной сетке кровати, вспоминая многокрасочный шум недавнего пира, пока сон наконец не подобрался к нему…

И тотчас над ним обрадованно нависло Лицо, распахнуло хохочущую пасть, уставилось сверху черными дырами глаз, сковало по рукам и ногам непереносимым ледяным ужасом – так сковывает самый свирепый горный мороз, ероша волосы на всем теле, скрючивая судорогой пальцы, неумолимо подбираясь к сердцу, чтобы стиснуть его в последний раз когтистой лапой и остановить…

– Иолай! Иолай! Проснись!..

– А?! Что?!

Он вскинулся, дрожа и задыхаясь, замахнулся кулаком на того, кто наклонился над ним в темноте… Но его кулак перехватила маленькая сильная рука, а в следующий миг он узнал голос Геракла:

– Тебе что, приснилось что-нибудь? Ты так кричал…

– Я?!. – выдохнул Иолай, снова падая на постель, на покрытые льняными простынями овчины.

Его колотила судорожная дрожь, от намертво стиснутых челюстей ломило в ушах, теплые струйки пота противно щекотали виски.

Из соседней комнаты донеслось сонное ворчание Ификла…

А в этой комнате было не так уж темно: в узкие окна под потолком врывались лучи лунного света, но кровать, по счастью, стояла в самом темном углу, и Геракл не мог разглядеть его лица. А Иолай не видел лица Геракла, он видел только, как тот топчется рядом, кутаясь в регею; [14] Регея – род одеял, стелилась на овчины, покрывавшиеся простынями. наконец сын Зевса нерешительно присел на краешек кровати и тихо сказал: