Светлана Грачёва - Время собирать камни. Книга 1

Отец Иоанн за несколько лет ни разу не покаялся перед духовником благочиния 3 3 Благочиние – (благочиннический округ) – в Русской Православной Церкви часть епархии, объединяющая группу приходов, находящихся в непосредственной территориальной близости друг от друга. Возглавляется благочинным. в том, что прилепился к земле, не думая о Небе. Исповедовался четыре раза в год, во время основных постов, как многие батюшки в благочинническом округе. А зачем, считал раньше Евтеев, исповедоваться чаще, ведь он никого не убил и ни с кем не прелюбодействовал? Но в этом году, во время Великого поста, священнослужитель, пересилив себя, отважился. Думал: «Любая епитимья мне под силу: читать ли каждый день больше молитв, чем обычно, помогать ли малоимущим милостыней, усердствовать ли в посте».

Лёжа на больничной койке, отец Иоанн рылся в кладовой памяти. Словно наяву, он видел себя перед духовником, протоиереем Арсением, крупным седым стариком с длинной косматой бородой и добрыми глазами…

– Еже во врачебницу пришел еси, да не уйдеши неисцеленным, – рассеянно пробормотал исповедник.

Кающийся священник вскрыл перед ним скопище застарелых грехов. Немигающий, словно остекленевший, взгляд старика остановился на духовном сыне, будто увидел протоиерей Арсений третьим глазом всю грязь грехов и ужаснулся.

Как гром среди ясного неба, прозвучали слова духовника:

– Впустую Господа о прощении не просят. Изменить жизнь надо. Делом подкрепи покаяние.

Такого поворота Евтеев не ожидал. После исповеди мысли, одна неприятней другой, одолевали весь день. Что изменить: продать дом, машину, деньги людям раздать? Над ним будут смеяться, как над шутом гороховым. Он ещё ни разу не слышал, чтобы кто-то из священников избавился от имущества, искореняя грехи.

Отец Иоанн, конечно, ценил слово старого протоиерея. С почтением говорили в благочинии о том, что Арсений после смерти своей матушки и ухода единственного сына в монастырь ведёт праведную жизнь: на краю деревни ютится в маленькой хатке с печным отоплением, словно монах в келье, в свободное от службы время колет дрова, латает крышу хаты или полусгнившего сарайчика, в котором держит кур и козу, что за подвижничество Бог дарует ему хорошее здоровье, бодрость духа и что деревенские жители испытывают благоговейный страх перед величавым видом благообразного старца.

Память услужливо подсказала отцу Иоанну, как он на другой день после исповеди хотел пойти к протоиерею Арсению. «Приучил себя к слабости, к самооправданию, – задумался Евтеев. – Хотел попросить смягчения епитимьи, думал, что не принесёт тяжкое послушание добра смятенной душе, а лишь истомит её. Не посмел тогда. Сразу сдаться – значит, показать себя малодушным человеком перед праведником. Решил разобраться в ошибках – вдруг болезнь сразила».

Память листала страницы жизни Божьего служителя, словно заставляла его найти правильный ответ.

Иерей не знал, сколько времени пролежал в раздумье. Наверно, немало. Человеческое сознание не успевает за временем – неумолимым сборщиком податей, карающим д у ши за призрачные устремления.

Сковала ломота в пояснице. Отец Иоанн осторожно повернулся набок. Глубоко спрятавшаяся от лекарств боль царапнула когтем в низу живота. Видно, только примерилась, чтобы затем резануть посильнее. Иерей снова лёг на спину.

Внезапно больной дёрнулся. Догадка, будто молния, мощной вспышкой осветила его гордый разум. Невидимый мир на секунду приоткрыл завесу тайны, которую нельзя постичь умом. Слабый человек понял смысл слов, сказанных ему духовником: «Только слова я всегда произносил, а истинного стремления ко Христу не было. Все намерения души моей были оскорблением Создателю. Проказа поклонения материальному богатству поразила меня. Покалечилась душа моя об острые края обеспеченной жизни».

В левом виске сильнее запульсировала жилка. Сердце сжалось. Слёзы, одна за другой, медленно поползли по щеке, увлажняя белую наволочку.

Тяжело было дышать иерею: едкий запах бальзама Вишневского, исходивший от стоп толстяка, въелся в лёгкие Евтеева. Захотелось выйти в коридор. Там легко дышится. Но врач не разрешил ходить: может снова разыграться приступ. Несколько новокаиновых «блокад» поставили в течение дня, чтобы только дотянуть до операции.

Острый серп народившегося месяца висел в тёмном беззвёздном небе, слабо освещая притихшую на время землю. Через светлое гофрированное стекло в верхней части двери пробивался в палату слабый свет из длинного коридора.

Евтеев повернул голову в сторону тщедушного старика, который поступил в хирургическое отделение ближе к вечеру. Он показался священнику угрюмым, неразговорчивым человеком. Мохнатые седые брови, нависающие над маленькими бесцветными глазами, придавали лицу старика ещё больше угрюмости. Иерея передёрнуло, когда он вспомнил, как старик, войдя в палату, ни с кем не поздоровался, будто не заметил людей. Остановился у двери, огляделся: бросил неприветливый взгляд на паренька и толстяка. Перевёл взгляд на капельницу, стоявшую возле кровати отца Иоанна. Согнувшись, шаркая ногами, прошёл к окну и молча вытряхнул на свободную кровать вещи из холщовой хозяйственной сумки, а затем бросил их в тумбочку, не отделяя предметов личной гигиены от белья. Потом снял с себя старенький пиджак, небрежно свернул его, засунул в холщовую сумку и тоже спрятал в тумбочке. Лёг, не разбирая постели и не раздеваясь. Не назвал своего имени. Положив сухонькие руки под голову, вздохнул и затих. Так и лежал до вечернего обхода дежурного врача. Доктор предложил ему раздеться и лечь под одеяло.

Днём двое молодых соседей по палате ни разу ни о чём не спросили иерея. Может быть, из вежливости не хотели тревожить бессмысленными вопросами (приступ у человека!), а может, оробели, когда узнали от медсестры, что третий пациент – «батюшка». Вечером, после прихода неразговорчивого старика, молодые ребята, лежавшие напротив друг друга, даже между собой не вели беседы.

Ночью на отца Иоанна навалились страшные мысли, изощрённо издевавшиеся над его испуганной душой, и он начал молиться шёпотом, накладывая на себя крестное знамение. Старик беспокойно заворочался, дважды дёрнул плечом, словно слова молитв жалили его, что-то пробубнил. Храпевший толстяк вдруг затих.

Послышался скрип кровати у двери, а затем тихий юношеский голос:

– Не спится, батюшка?

– Мысли спать не дают, – так же тихо ответил священник.

– Мне тоже, – вздохнул парень.

– Тебя как зовут?

– Данила.

«Данила-мастер», – вспомнился иерею герой сказа Бажова «Каменный цветок».

– Давно здесь?

– Давно. Третью неделю.