Николай Солярий - Черная голубка

– Пожениться им нужно, – ответил тот.

Андрей побежал к Наташе и рубанул сразу с плеча:

– Наташа, мы должны расписаться в загсе, иначе тебе не видать распределения со мной на Сахарок.

Наташа никак не ожидала, что в такой форме ей будет сделано предложение, эти слова её словно осыпали песком. Она почувствовала себя оскорбленной; от Андрея в мечтах она ждала рыцарского признания, ведь она об этом много читала и представляла себе, что и у неё будет всё как в романах: цветы и избранник перед ней на коленях. Ну, может быть, на коленях не обязательно, но слово «люблю» должно было прозвучать! Конечно, когда они целовались, он говорил ей, какие у неё вкусные губы и шёлковые волосы, и тогда она чувствовала себя принцессой, но это были всё-таки не главные слова.

Наташа ответила сдержанно:

– Что значит – расписаться в загсе? Я замуж не собираюсь, меня ждут родители в Барнауле.

– Как же так? – опешил Андрей. – Мы с тобой об этом то и дело говорили, и тут так резко всё переменилось. Что произошло, объясни?!

– Чего здесь объяснять? Сам не глупый, догадайся! – Наташа повернулась и пошла в общежитие.

Андрей же остался стоять на месте, огорошенный поведением Наташи. А та только зашла за угол дома, как бросилась бежать в общагу и, оказавшись в своей комнате, упала на кровать и принялась рыдать в подушку. Как же так? Парень, в которого она была влюблена, повел себя с ней так грубо, по-мужицки.

Рыдания скоро закончились, но слёзы обиды продолжали стекать по щекам, пропитывая белую наволочку. Время шло к вечеру. Но правду люди говорят – время лечит. Наташа успокоилась и стала бранить уже себя за поведение. Все-таки зря она так резко обошлась с Андреем, ну подумаешь, сказал не так. Откуда ему знать, как это делается, он рано остался без родителей, жил со старшей сестрой, а с той какой спрос, она ведь не рыцарь, обыкновенная малограмотная женщина, по сей день не замужняя, свою-то жизнь устроить не может. Зато Андрей такой правильный, честный, добрый, справедливый, милый, красивый и целуется так хорошо, что прямо ноги отнимаются. Мне бы, дуре, радоваться, что он замуж меня позвал. Ну подумаешь, не в такой форме, как мне хотелось, верно мне мама говорила: у меня завышенная самооценка. Если разобраться, я его мизинчика не стою. Теперь он обиделся и больше не придёт.

И от мысли, что Андрей никогда ее больше не обнимет, Наташа снова залилась слезами.

– Что же происходило с Андреем после расставания с Наташей? Он сидел на скамейке возле техникума, сдавив виски кулаками.

«Вот оно что, у неё есть парень в Барнауле. Она наверняка была с ним в ссоре, а теперь получила от него письмо. Он просит у неё прощения и ждёт её. Она его простила, потому что любит и хочет быть с ним. Может, даже у них были близкие отношения. Выходит, она лгунья, а мне говорила, что первый раз целуется. Нет, мне сейчас нужно непременно закурить. У кого-то надо стрельнуть папироску или лучше купить пачку и выкурить всю».

Поднявшись со скамейки, Андрей направился в гастроном и вышел оттуда с пачкой «Севера», коробком спичек и, как делают все, курящие папиросы, оторвал сверху от пачки маленький квадратик картона, ногтём выковырнул оттуда папиросу, дунул в мундштук и весь табак из папироски вылетел на землю. Но эти неловкие приёмы, свойственные некурящему, ему можно было простить, потому что делал он это впервые. Но курил сейчас Андрей по-настоящему, как все мужики, взатяг, доставая одну папироску за другой и выкуривая их до самого мундштука. И хотя курил он усердно, на душе легче не становилось. Его воображение рисовало гнусные картинки: смеющаяся Наташка на руках у какого-то парня и всякие глупости, не достойные пересказа.

Тогда-то Андрей понял, какая это жуткая штука – любовь. Он представлял себе, что это радость и счастье, а на деле вышло, что это самое настоящее наказание, и если бы он сейчас курил не табак, а какой-нибудь мышьяк, ему бы легче не стало. В голове крутилось одно и то же: как она могла предать наши чувства, почему я не разглядел её сразу. Ну, теперь-то я знаю женщин, теперь я в жизни ни к одной не подойду. И вообще они все противные, бегают как-то не так, не по-нашему и камни кидают как-то по-другому, из-за головы. Мне бы ещё раз посмотреть на неё, заглянуть в её голубые глаза, разглядеть её курносенький носик и хорошо бы поцеловать в последний раз, а потом повернуться и уйти навсегда. И пусть едет в свой Барнаул, к этому своему гаду. Сам я к ней не пойду, захочет, пусть сама приходит.

Немного ещё посидев, перебирая мысленно разные пессимистические версии их дальнейших отношений, Андрей решил: она не придёт. Идти нужно самому, и прямо сейчас. Он поднялся и, покачиваясь, пошёл в сторону девичьей общаги. Лицо его от выкуренного табака было зелёным, в пачке оставалась всего одна папироска. Пройти в общежитие через вахту было нереально, кроме вахтёра за входом наблюдала воспитатель, и ей через открытую дверь кабинета хорошо был виден проход. Пришлось попросить какую-то девчонку из этого общежития, чтобы та вызвала Наташку из двадцать второй.

Девчонка, заглянув в двадцать вторую комнату, крикну – Наташка, иди, тебя там какой-то больной вызывает.

– Какой ещё больной?

– Сходи да посмотри, внизу стоит, зеленее крокодила. Вроде с вашего курса.

У Натальи мгновенно мелькнула мысль: «Это Андрей, он болен».

– А дальше никаких мыслей, она стрелой пролетела по коридору на выход и не ошиблась – на крыльце стоял её сердцеед с зелёным оттенком на лице.

– Андрюшенька, что с тобой? Милый, ты болен? – и бросилась к нему.

Андрей сам поначалу подумал, что Наталья не здорова, её распухшее от слёз лицо было мало узнаваемым.

– Ты вот что, Наташ, собралась ехать к своему – езжай, но знай, я буду тебя помнить, а теперь прощай и ещё давай я тебя в последний раз поцелую.

– Целуй, Андрюшенька, целуй меня всю жизнь. Не пойму только, о каком «своём» ты говоришь?

– Об этом, который письмо прислал из Барнаула.

– Никто мне писем не присылал. И нет там у меня «никаких своих», кроме родителей и маленькой сестрёнки.

От этих слов Андрей будто проснулся.

– Как мне тогда понимать твой отказ?

– Дурачина ты, Андрюшенька, настоящий, от обиды я такое сказала. Ждала я, когда ты скажешь «люблю», а ты меня словно на уходящий трамвай торопил, нельзя ведь так.

– Прости, любимая, давай я это слово буду говорить тебе каждый день с утра до вечера? Понимаешь, я ведь всё могу сказать, а вот это слово у меня почему-то в горле застревает, не знаю я, почему оно такое трудное, стесняюсь я его, что ли.

Прижав свои губы к её уху, быстро заговорил:

– Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю – и так повторял он раз за разом.

От этого у Наташи кружилась голова, и счастливее её не было никого на свете.