Роман Лошманов - Via Roma

До чего люди недобрые…

Читаем местные газеты, много объявлений «Приму в дар», а вот «Подарю» почти нет.

До чего люди недобрые – лучше выбросят мебель, одежду, а другим не отдадут! А ведь много богатых…

И. Жуков.

Услышал также выражение «Что хуем заложено, не вырубишь топором». И ещё такое: «Спихнули, как говно с лопаты».

В посёлок Бутурлино, где тренирует детей мой отец, короткий пригородный поезд «Арзамас-Сергач» идёт очень быстро, как пассажирский, а временами даже как скорый. Если в сторону Мурома леса за лесами и всё равнина, то в этих краях – перелески, поля, холмы. И станции другие: не деревянные или из силикатных кирпичей, а основательные, псевдоклассицистические, с треугольными фронтонами. На станции Смагино, где Бутурлино, такой же.

Отец показал мне спортзал на первом этаже общежития сельхозтехникума: купленный им в Москве борцовский ковёр, чёрные чучела, которые он зовёт «невестами», зал с полусамодельными, как всегда у него, тренажёрами. Потом повёл меня на Пьяну, захватив удочку – просто так, зная, что рыба не будет клевать: дул сильный северо-восточный ветер.

Эта река (говорили нам в школе) получила своё имя потому, что извилиста и что от истока недалеко до устья, хотя река довольно длинная, – она как будто возвращается к тому месту, откуда вытекла. Другие говорят, что назвали реку по Пьяному побоищу: незадолго до Куликовской битвы на её берегах хотели биться русские с татарами, но первые перед боем напились, а вторые их пьяных перерезали. Но известно, что река звалась Пьяной ещё до этого события.

Она оказалась полноводной и быстрой, гораздо шире и живее арзамасской Тёши. У самого посёлка сделали дамбу, так что образовалась большая заводь, а через новое русло перекинули длинный и узкий автомобильный мост, за которым бурлят пороги. Я спустился через траву к мысу, у которого Пьяна поворачивает от старого русла. Взлетали утки, в вётлах пели соловьи. Я смотрел на красивую воду, на возвышенности за ней, в полях, лесах и перелесках, и понимал, как осваивали эти места – как плыли по реке, ловили рыбу, делали стоянки, возвращались к хорошему месту, слышал приглушённые расстоянием и временем разговоры, ругань. «Там, – показал отец на даль за рекой, – Большие Бакалды. Там всё в вишне, и музей вишни есть. Ездил туда раз к одному мужику, спину поправлять. Ни хера он мне не помог».

Свежевыкрашенный по весне посёлок цвёл. В центре был сквер с новой детской площадкой. Напротив него центральную площадь украшало огромное тёмно-серое кафе с монументальными буквами «Светлые зори» на крыше. Оно включало в себя закусочную «Бест хаус» – так было выведено разноцветными буквами над одной из двух дверей. Чуть подальше стоял двухэтажный универмаг. В нём, просторном, чистом и безлюдном, с пышными тропическими растениями и большим аквариумом, был супермаркет, в котором стояли и аргентинские, и французские вина, и армянский коньяк двадцатипятилетней выдержки за четыре с половиной тысячи рублей. Рядом был районный центр занятости, а перед ним стенд, на котором висели газета «Бутурлинская жизнь» и два объявления о работе. Одно завлекало на отхожий строительный промысел в Москву и другие города России. Другое было распечатанным электронным письмом от руководителя некоего нижегородского цирка, которому срочно потребовались то ли акробаты, то ли рабочие для выездов за рубеж – с оплатой в евро за каждое выступление. Через дорогу была отремонтированная почта. Там на изобильных стеллажах рядом с полуторалитровыми бутылками пива, стиральными порошками и посудой стояли несколько книг Паоло Коэльо и Бориса Акунина, биография Алексия Второго, а также альбом «Готовим в горшочках». Я перешёл дорогу обратно и дошёл по цветущей аллее с обновлёнными скамейками до ярко-жёлтого торгового центра «Колос», переделанного из кинотеатра, от него свернул на улицы с жилыми домами.

Кроме деревянных домов было много одно- и двухэтажных из силикатного кирпича с примитивными узорами из красного. Таких много и в Арзамасе, и в арзамасских деревнях и посёлках. Эти дома некрасивы – кажется, что им не хватает самого главного: замысла, – зато прочны. Во дворах росли ели и белые от цветов плодовые деревья. Особенно много елей было в детском саду. Редкие люди неторопливо передвигались, временами останавливаясь посреди дороги, чтобы поприветствовать знакомых во дворах, сидели на лавочках рядом с колясками или курили – тоже медленно. Я снова оказался у общежития сельхозтехникума и по улице Маршала Казакова (он родом из этих мест) и переулкам вернулся к «Светлым зорям».

Рядом с кафе я обнаружил музей – небольшой кирпичный особняк. На двери висел лист бумаги с надписью «Вход – ПЛАТНЫЙ!». Билет стоил 15 рублей. Смотрительница, женщина лет пятидесяти пяти, в очках, с химическими кудрями и голосом, намекавшим на перманентную истерику, беседовала с посетителем, мужчиной в камуфляжной куртке, пришедшим с девочкой. «Давайте с вами так поступим, – сказала она мне. – Вы осмотрите, потом поднимитесь на второй этаж и оплатите». Я начал осмотр тесных комнат с экспонатами, прислушиваясь к разговору. Говорили о старообрядцах. «Это вот старообрядческий крест, – объяснял мужчина. – Восьмиконечный». – «А как вы считаете? – поинтересовалась смотрительница. – А, вы все концы считаете. Надо же, вы мне, можно сказать, прочитали целую лекцию о старообрядчестве. Я об этом, скажем так, движении читала только у Мельникова-Печерского, в художественной, да, литературе». Посетитель начал рассказывать про старинные книги, «с ятями ещё». «Я этого не смогу прочитать». – «У Пикуля вот фолиант». – «Я всех тонкостей не знаю, знаю, что были разногласия у патриарха Никона и Аввакума», – и разговор сошёл на цены на лекарства. «В одной аптеке салициловая кислота стоит тридцать пять рублей, а в другой – двадцать пять, – сообщил мужчина. – Сорок процентов разница». – «Я этого всего не понимаю, – истерически мягко говорила смотрительница. – Государство же должно регулировать».

Висела небольшая и приблизительная копия «Ржи» Шишкина, на которой была добавлена уходящая по дороге девушка. Старинный телефон был подписан: «Телефон». Ткацкий станок был подписан: «Ткацкий станок». Щипцы для сахара были подписаны: «Щипцы для сахара». Лежали две патефонные пластинки: пасхальные песнопения Бортнянского, «Ком. пародия «Парагвай». Сидел деревянный манекен девушки; он напоминал обрядовую куклу для сожжения. Бивень, зуб мамонта, лапти, кочедык, рукомойник чугунный, парадный хомут, украшенный раковинами каури. Одна комната была посвящена камнерезам из местного села Борнукова. Камень, ангидрид, добывали в Борнуковской пещере, известной «с XVIII века, со времён экспедиции П. С. Палласа». В стеклянных витринах стояли небольшие ангидридовые верблюд, тюлень, орёл, ящерица, свиристель, глухарь, утка, партизан в ушанке с патронташем и ППШ верхом на могучем коне со сказочно пышной гривой. Сейчас промысел сошёл на нет.