Роман Лошманов - Via Roma

«Приглашаем на популярную экскурсию на деревянной яхточке, сделанной под старинный корабль», – зазывали в мегафон. «От имени всех дельфинов Чёрного моря», – доносилось из дельфинария. По пляжу ходила бойкая тётка, разносила кукурузные палочки: «Участвуйте в игре! Покупаете пачку кукурузных палочек и получаете приз. Кто ещё желает поучаствовать в акции? Игра называется „Кукурузные палочки“. В приз входят денежные единицы, аксессуары на мобилку, косметика. Влаживается от пяти до ста гривень. Кто ещё желает поиграть в игру? Татуировочки, сувениры здесь хорошие, дорогие. Приятного удивления! Я же вам говорю – будет сувенирчик либо на мобилку, либо на рюкзачок».

Ночью я открыл бутылку коктебельского шардоне и разлил в хозяйский стакан и хозяйскую чашку. Так себе было вино. «Пржебышчепшыштепчеш», – доносилось из соседней беседки.

В кинотеатр «Искра» приехали на гастроли шубы российских фабрик. Ловкие молодые люди лихо гоняли шубы по кронштейнам, демонстрируя нужные экземпляры. Их тугие животы поддерживались сумками-ремнями, набитыми деньгами. Одевали лейтенанта милиции, молодую женщину с зажившими после подросткового возраста угрями, – подавали то одну шубу, то другую, а та поворачивала своё стройное лёгкое тело перед зеркалом и перед подругой. Звучали «Белые розы» и «На земле мы все не вечные», началась «Бодрячком, пацанчики», но вовремя и предупредительно поставили следующую песню.

Две девочки-младшеклассницы с портфелями за плечами, в ярких куртках и ярких шерстяных шапках, обменивались или хвастались друг перед другом альбомами с наклейками. У одной девочки наклейки, полусвёрнутые, были наклеены на губах, на щеках и на подбородке. А с портфелем мальчик заметил на завалинке уже нежилого деревянного дома на улице Кирова зелёно-полосатого котёнка – поднял его, опустил, погладил, поманил за собой, и котёнок двигался так, словно сам не знал, идёт он за мальчиком или не идёт.

На перроне, в переулке с остатками водонапорной башни, стояли автозак и десяток людей в бело-серо-голубоватой камуфляжной форме, вооружённых автоматами и собаками. В вагоне на нижнем, одиннадцатом месте, спал на животе грузный мужчина, одетый в майку и семейные трусы; между его сжатых ног лежало обтянутое поблескивающей и гладкой мошонкой большое яйцо.

1.

В зимней церкви, в которой я давно не был, стало, кажется, больше золота. Идёт утренняя служба, я гляжу на мерцающее совместное богатство вокруг некрасивых шапок и верхних одежд, думаю о том, что все тонкие свечи – это умершие люди, о которых ещё помнят. Служительница гасит свечи, сгоревшие на четверть, на треть, бросает их вниз, в ящик, пускает в дальнейший оборот. У дверей, реагируя на входящих, смотрят в окно и болтают, ногами и так, три цыганских подростка. В глубине слева скопление, я обхожу его слева, вижу крепкого священника, который торопливо читает перед людьми – пожилые и старые женщины, четыре-пять мужчин. Закончив, он оборачивается, выговаривает: «Перед причащением надо не есть, не пить, поститься. Вчера вот праздник был, почему не причащались?» – «Работа. Работали. Работа», – нестройно, поодиночке, тихо отвечают люди. – «Работали. А сегодня выходной». Он делает начинающий жест, к нему двигается пожилая женщина в платке, но он сообщает ей, снова жестом, чтобы обождала, и выводит стоящего позади высокого мужчину лет тридцати со сжатым лицом. Мужчина сгибается, становится на колено, священник накрывает его зелёным длинным отрезом ткани и склоняет к нему ухо для исповеди.

Когда-то, ещё не крещёным, читая антирелигиозные стенгазеты в детской поликлинике (о негигиеничности креста, который целуют сотни людей) или в тёмном школьном коридоре (ракета с космонавтом разрывает телефонный провод, соединяющий чернобородого попа в колокольне и белобородого бога на облаках) я думал, что когда умрут старухи, которые только и ходят в церковь, вера в бога исчезнет сама собой. Позднее, в те времена, когда весь город вышел на улицу в радостном ожидании приезда патриарха с мощами Серафима Саровского, когда я читал вперемешку Джека Лондона и репринт имкапрессовского «Закона божьего», я входил в храм с благоговением и со страхом думал о том, что будет, если у меня случится эрекция. Сейчас я стою и вижу, что слишком много золота, что бога в этой зимней церкви нет, что эти люди мне чужи и непонятны.

На остановке «двойки», по дороге на кладбище, встретили женщину, с которой жили в общежитии; лицо мне знакомо. «Ну как же, – говорит она. – Серёжа, мальчик больной». Я понимаю, что она говорит о своём сыне, но я уже не знаю ни сына, ни её. «Помню, ты маленький был, – продолжает она, – играли в коридоре, а мама тебя зовёт: „Рома, домой“, а тебе не хочется, но ты идёшь, всегда с первого раза шёл, не сразу, но шёл». Мы все память друг о друге, и большая часть памяти о других хранится в нас совершенно случайно, по смежности, затерялась, как на внешнем накопителе, не имея для нас значения, но я всегда чувствую себя странно, когда узнаю от другого память о себе, не совпадающую с моей собственной: я сомневаюсь в идентичности самому себе. «Кто этот больной мальчик? – спрашиваю маму. – Этот Сережа Антонов?» – «А жили они почти напротив. Он сейчас всё в автобусах ездит, на поминки ходит, отец с ним всегда здоровается». – «Зачем ездит?» – «Да просто так. Катается». И когда мы приходим на кладбище, я снова спорю внутри с Толстым, который зря обобщал своё. Мне рядом с мёртвыми жалко мёртвых, не себя. Об этом три слова, они тут почти на всех памятниках, они кажутся потерявшими значение, но они главные и точные: «Помним, любим, скорбим».

2.

В ДК «Ритм» заканчивается юбилейный концерт ансамбля пожарных «01». В зеркальном фойе ничего как будто не происходит, но всё-таки происходит. Мужчина ошибается дверью туалета; «Чего хотели?» – поправляет его охранник. Одеваются четыре девушки. Переговариваются две гардеробщицы, идёт время. Выходят люди, всё больше и больше: «Глотки лужёные». – «Молодцы ребята. Молодцы». – «Какая там фанера!» Встречаются и крепко обнимаются двое мужчин; первый словно сейчас расплачется от радости, а второй похож на бобра: «Фёдор Иваныч. Здорово!» – «Здорово, дорогой. Как дела?» – «Нормально». – «Нормально?» – «Нормально. Ты как?» – «Нормально». – «Нормально. Где трудишься?» – «В шиисят четвёртом». – «В шиисят четвёртом?» – «В шиисят четвёртом». Выходит и мама: «Хорошо пели. За пятьдесят рублей целых два часа. Чувствуется мужская сила. Особенно вот в стариках. Ну, они уже полковники, подполковники. Трое молодых было ребят, музыкальное училище закончили».

Продолжается воскресенье. По городу ходят солдаты, получившие увольнительную: курят сигареты, покупают зубную пасту, ходят, сопровождаемые родителями и сёстрами; их зелёные пятнистые фуфайки перетянуты широкими ремнями так туго, что кажется, будто на них надеты пышные толстые мини-юбки.