Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

Надел очки, положил книгу на колени, почти под крышку стола, открыл первые страницы – за давностью лет не помню ни номер тома вождя, ни тем более страницы, а тогда назвал, пролистал несколько первых страниц и назвал её, вглядываясь в текст. Повторил он две страницы без единой ошибки, что меня невероятно поразило – даже услышав, я не поверил. И, чтобы убедиться в отсутствии подвоха, осмотрел потолок и стены на наличие там зеркал, но не обнаружил, тем более что Михаил, читая по памяти названные странички, своими чёрными глазами безотрывно смотрел на меня, а я смотрел в книгу, которая лежала на коленях.

Затем он прочитал наизусть несколько страниц из середины книги и в самом конце с таким же успехом. То же самое повторилось и с двумя другими книгами, и я был морально повержен, с какой лёгкостью и непринуждённостью он повторял наизусть все тексты из томов, стоило только указать ему страницы.

– Ну как? – спросил он, улыбаясь.

– Да ты просто гипнотизёр, вот и дуришь мне голову, как вздумается, – не очень уверенно ответил ему и обеспокоился, как бы он не обиделся. Услышав от меня такое заключение, оба расхохотались и смеялись долго, от души, вместе с людьми за соседними столиками. Это меня ещё больше смутило, и я решил поскорее уйти.

Я рассчитался с официантом, но Михаил придержал меня за руку и предложил выпить на посошок. Я не отказался, и тут он, тяжело вздохнув, сказал мне такое, что повергло меня в изумление:

– Вижу, что хороший ты парень, честный, и скажу тебе откровенно: сидели мы с братаном, – и кивнул головой в сторону своего товарища, – тридцать лет на особняке, пятнадцать из них – в закрытке, короче, каждый в одиночной камере. Чтива для души там не было, кроме политической макулатуры, и, чтобы не сойти с ума, все эти годы зубрили наизусть все тома товарища Ленина. От них самих тоже можно было сойти с ума, но мы, как видишь, не сошли, а с братаном всё выучили наизусть. Но за каждую допущенную ошибку при повторении виновный расплачивался со своим экзаменатором дорогой ценой, но какой – не скажу, сам догадаешься. Так что изучали все работы товарища Ленина очень даже старательно, как и никогда нигде у нас его труды никто не изучал.

– И какой вывод из всех его трудов вы сделали? – спросил я на всякий случай, ухмыляясь при этом.

– Скажу так, сказал Михаил, и выражение его лица стало жёстким, неприятным. – Учение товарища Ленина мертво, как сгнившая древесина, непригодная ни для какого дела. Если его учение сейчас применить в реальной жизни, то страна погибнет.

Я не поверил сказанному и передумал уходить.

– Ну а вопрос на засыпку можно задать?

– Валяй, – задорно тряхнув густой шевелюрой, ответил Михаил.

– Какой же главный принцип вы извлекли из всех работ Вождя? – спросил я с лукавым любопытством, надеясь, что уж на этом-то вопросе «корефан» ленинизма растеряется. И напрасно.

– А такой, что главный ленинский принцип из всех его работ остался жить только один: «шаг влево, шаг вправо, стреляем без предупреждения». А кто по центру – стреляем, как центриста. Этот принцип надёжно работает, с буреломного семнадцатого года и по сей день, и его никогда не отменят. Это самый надёжный и долгоживущий ленинский принцип, на чём держалась и держится вся власть коммунистов. Остальные его принципы давно себя изжили, по причине вредоносного влияния на всех людей и саму природу.

По дороге домой я пришёл к неожиданному для себя выводу, что самую настоящую академию ленинизма и марксизма они досконально изучили в тюрьме и сделали выводы, которые невозможно было убедительно оспорить, напротив, их выводы сама жизнь тогда подтверждала на каждом шагу, куда ни посмотришь.

– Имей в виду, что последствия от сгинувшего ленинизма в недалёком будущем, для всех «вольняшек» будут болезненными и мучительными, как от тяжёлой похмелюги, – сказал он мне напоследок.

В этот абсурд, сказанный мне бывшим зыком с тридцатилетним тюремным стажем, тогда не верилось, но жизнь его правоту подтвердила и поразила. Что любопытно? Ведь он не был ни учёным, ни Героем труда или передовиком, он нигде и ничем себя в советском обществе не проявил, кроме совершённого тяжкого преступления или ряда преступлений, но его выводы о ленинизме и советской действительности меня удивляют даже сейчас. Как будто он заглянул в сегодняшнюю жизнь тогда, сорок лет назад. Чудны твои дела, Господи!

Распрощавшись с застольными приятелями, я благополучно добрался до своего дома.

Для серьёзных раздумий о разговоре, случившемся накануне в ресторане со случайными приятелями свободного времени у меня не было, а рассказать кому-нибудь из сослуживцев и поделиться своим мнением в то время было очень опасно. Не знаю, как сейчас. Моментально напишут донос, да ещё от себя прибавят откровенного вранья, для усиления эффекта: какой, мол, вражина внедрился в советскую лагерную систему, а преданный чекист делу Ленина, как правило «стукач», его своевременно вычислил. Это был самый надёжный способ сделать успешную карьеру в карательной системе в то приснопамятное время, не обладая особыми профессиональными качествами в занимаемой должности. Припоминаю, как мне кто-то из сослуживцев рассказывал об одном своём коллеге: ранее, до поступления в карательные органы, он работал трактористом и не имел ни дня практической работы в этой системе, к тому же ещё не получил юридического образования, однако был назначен начальником отдела руководящих кадров всего лагерного управления в качестве награды за постоянные доносы на своего друга. Он столько написал на него подлейших и дремуче невежественных доносов с откровенной клеветой, что удивил даже видавших виды коллег, самых опытных по этой части. Вот вам и тракторист-карьерист. Вопрос, на мой взгляд, носит чисто медицинский характер, как отклонения от нормального развития человека, с явными признаками врождённого садизма. В практической же работе с человеческим материалом у таких людей с садистскими наклонностями они более совершенствовались и становились всё более востребованными спецификой их работы. А вот написать подленький донос на своего товарища по службе – это считалось очень даже полезным делом. Но это не вина и не беда тракториста-карьериста и его жутких коллег. Это привычный образ их жизни, избранный ими по собственному желанию, поскольку они никогда не были озабочены ни христианской добродетелью, ни человеческой порядочностью. Именно в этой профессии они и нашли своё призвание в жизни. Эта неисправимое уродливость их души останется с ними на всю жизнь, как сифилис. Поверим классику русской литературы, писателю Варламу Шаламову, узнику ГУЛАГа, отсидевшему от звонка до звонка все семнадцать лет и написавшему, что «ни один человек не становится ни лучше, ни сильнее после лагеря. Лагерь – отрицательный опыт для всех: для начальников и заключённых, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики».