Павел Богучаров - Иосиф

– Повернулси на моих глазах в левую сторону! И рыпнул!

Конечно, он сразу понял, кто к нему приходил, но на всякий случай на улицу – шасть! Чтоб друзей-товарищей своих догнать, да и сказать, что за подлецы, мол, какие, друзья вы мои наилучшие? Что за шутки и за подарки такие?! А на крыльце каблуки у него так и отлетели! А как вышел на Божий свет во двор, они и вовсе рассыпались. В труху!

– Сапоги?!

– Сапоги!

– Как это – в труху?! – недоумеваю я. – Они же были новые, «блескучие»! И рыпели?

– Э-э-э, Паша, погоди, рыпеть-то они можа и рыпели! – останавливает меня отец. – Дослухай до конца! Он, Гришка, до своих товарищей искать! А их и нету! Нашел же одного в поле и с кулаками на него, подлец ты, мол, какой! Что же ты со мной такие шутки шуткуешь?

– Отдай чирики мои старые, видишь, я разумши! Подлец ты окончательный!

А товарищ его:

– Ты чё лаисси на меня, друг Гришка?! Какие чирики? Я цельный день нонча в поле!

Нашли другова, тот тоже ни слухом, ни духом про обувку. И не были они у Гришки, товарища свово наилучшего!

– А кто же тогда был?! – вновь выступаю я уже в полном недоумении?

Отец огляделся по сторонам…

– Ребяты! – неожиданно донеслось от нашего дома. Мать позвала. – А ну марш домой! Я уже блины стала печь!

– И вот так, Паша, всегда! – вздохнул отец, – только до самого главного добираисси, Нина Димитриевна тут как тут!

– Мам, ну сейчас! Идем! – прошу я.

– Никаких щас! А щас! У меня уже поджижки прогорають! – категорически заявила мать!

Ну, что же, дорогой ты мой читатель, родителей надо слушать. Да и блинов, честно говоря, очень хочется! Прошу всех в наш двор! Я опишу его с великой радостью! И живность его перечислю. Тем более, отец с матерью гостей нынче ждут! Бог даст, может, в конце сего дня и песню казачью услышим! Ну а Гришка Перетрухин – он на закуску.

Недавно своим открытием меня поразил батюшка нашего прихода. В жизни он не был знаком с крестьянским трудом, а тут с Божией помощью и при поддержке главы администрации нашего района выхлопотал несколько гектар земли и приобрел – исключительно в дар! – крупнорогатый молодняк. И вот уже на этих гектарах пасется небольшое стадо. Радости много, ну а хлопот немеряно! Корова – не котейка, заводи на каком хочешь этаже. За пазуху корову не сунешь и в электричку не посадишь, чтоб на дачу тронуться и вольным ветром там надышаться. Корова – особливо сельское существо и требует к себе особливого отношения! Теперь к батюшкиным сельскохозяйственным «причудам» каждый почти что прихожанин нашего храма имеет прямое или косвенное отношение. Одни косят траву, облагораживают подворье, доят коров, делают сыр, масло, а другие не без удовольствия и с великим наслаждением пользуются всеми настоящими молочными продуктами. И вот батюшка наш недавно на проповеди заявил примерно такое, что крестьянский труд – это великое дело, а сами крестьяне – настоящие, надежные люди, на которых можно всегда надеяться и на которых всегда в трудную минуту можно опереться. Сказано это было так проникновенно и неожиданно для меня, что я едва не всплакнул. С какого, в наше время, амвона можно услышать в адрес простых людей, крестьян, тем более, справедливое слово благодарности?! Если оно и есть, то едва ли его услышишь за каждодневными поношениями. За короткое батюшкино признание в памяти моей пролетела вся жизнь моего отца, насколько я её знаю.

Отец никогда не мечтал вслух. Была реальная жизнь – каждый день, наполненный реальными делами. А дел в крестьянском дворе – о-о! Содержание одной той же самой коровы что стоит! С годами всё больше поражаешься выносливости отца и в его лице – всех трудяг-крестьян! Какое бы событие сегодня не происходило, радостное или печальное, завтра в половине пятого утра он уже выходил во двор к своей худобе. И так – каждый Божий день! Неожиданно нагрянули гости и допоздна просидели за весёлым столом? Или сами ходили на свадьбу к соседям или родственникам, или температура у тебя под сорок, или… Корове с теленком это «ИЛИ» не понять и не объяснить! Ты меня, Иосиф, вовремя подои, выгони на стан, а там, если совести нет, и дальше – гуляйВань! Только в обед ты меня напои, если пастух не напоил, ещё раз подои и вечером подои, но прежде место моё спальное, катушок почисть. Да не забудь сенца мне на зиму: накоси, насуши, перевези, сложи, как положено. Но какое хозяйство с одной коровой, если у тебя четверо детей? Поросенок, а то и два… козочки-овечки штук несколько! С десяток! Куры, гуси, индюшки! Отец, например, страшно уважал индюшек, как птицу! Но индюшки, как мама говорила, «такое квёлое существо!». Однажды на моих глазах индюшка с сорока малыми индюшатами попали под ливень. На минуту! Пока переходили дорогу! Все они, сорок индюшат, издохли. За ними нужен глаз да глаз! И так уж заведено, что у этих квёлых пернатых и прочих вышеперечисленных овечек-козочек, у них, оказывается, ни субботы, ни воскресенья нет! Сплошные понедельники! А огород, который твою семью зимой кормить будет? Кому за ним ходить? Пахать, сажать, поливать, подбивать, окучивать? … Но, товарищ Иосиф, не забывай, наиглавнейшее дело твоей жизни – построение коммунизма в отдельно взятом отделении совхоза, которое раньше называлось хутором! Всё твое личное подворье в виде коровочек и козочек слишком заостряет твое кулацкое внимание, Иосиф! …

За восемьдесят два года жизни у отца было всего три отпуска. Первый он получил в тридцатых годах, когда работал в Нехаево разъездным механиком в ЭМТЭЕСЕ.

– В нескольких хуторах я отвечал за работу веялок, сеялок и другой техники, – рассказывал отец. – Чтоб всё работало, крутилось, вертелось, и было всё чин-чинарем. Так оно и шло. Да один чинарь вышел боком. На ток в Авраамовском. Есть такой хуторок в Хоперских родных краях! Мама тут наша родилась. И мы – семья наша – прожили в нем с марта 1962 года. Мои друзья, иногда подшучивают надо мной:

– А-а! Казак! Павел Иосифович из хутора Авраамовского!

Но, продолжение рассказа отца нашего:

– Я просил местное начальство поставить на веялку щиток предохранительный. Искра ужас, как у них летела! А амбары же все соломенные! Вот тут я отпуск свой первый и заработал. Произошел пожар, но меня в этот момент в Авраамовском не было! А кому ты докажешь? Был, не был. Дали срок, но по тем меркам небольшой – четыре года. Отсидел одиннадцать месяцев. И по ходатайству Нехаевского районного начальства – специалистов не было – за подписью Вышинского меня освободили.

Вот в тюрьме я понял, что человек сам по себе никто – букашка! Если не меньше. Что человека ТАМ, наверху, охраняют, оберегают от всяких напастей, и ведут его так, как считают это нужным. И вспомнил я свою мать Варвару Григорьевну, Царства ей Небесная, она перед смертью своей, когда с ногой прострелянной я мучился, от меня не отходила. Иван, брат, грудной был, так она с ним около меня была. И на короткий срок. Я только начал кое-как чикилять, и мама умерла.