Сергей Архипов - Сириус. Книга 2. Предстояние

Недолго думая, они бросились прочь.

Сергей постарался спокойно войти в комнату, где работали ребята, но за ним шумно ввалился Николай с безумными глазами, почти толкая его в спину.

– Что случилось? – спросил опешивший Василий.

– Да ничего, – отмахнулся Сергей и, сев на свое место, взял в руки нож, принялся машинально чистить картофель.

Его примеру последовал и Николай, тревожно бросая взгляды на дверной проем, и упорно молчал.

– Я не понял, что произошло? – продолжил Витька Соловьев, не выдержав их молчания, но договорить он не успел.

В коридоре раздался громкий топот, и к ним в помещение ввалилась толпа мокрых от пота таджиков. Вид их был устрашающий, а глаза полыхали мстительным огнем.

– Тебе конец, сын шакала! – прошипел один из них совершенно без акцента.

Испепеляющим взглядом посмотрев на Сергея, он двинулся в его сторону.

Ребята от такого неожиданного для них поворота событий и неуставного вида таджиков, которые внезапно свалились на их голову, изрядно испугались. Кожа Николая вдруг как-то сразу изменила окраску, и он стал похож на живого мертвеца. Вася начал чтото нелепо бормотать. Сергей, оценивая сложившуюся обстановку, понял, что путей отступления нет и нужно идти до конца. Он резко вскочил, сосредоточился и стремительно переместился за спину наступавшего таджика. Схватив его одной рукой за кадык и сильно сжав, он моментально развернул таджика лицом к двери и приставил нож, продолжавший находиться в другой руке, к его оголившемуся, заросшему, как у обезьяны, волосами животу. Животный крик страха так и застрял в сжатом железной хваткой горле. Сергей медленно, только слегка нажимая на рукоятку, провел ножом по животу и безжизненным голосом произнес, словно выстрелил:

– Сначала выпущу внутренности ему, а потом буду вспарывать каждого из вас, как свиней, пока не умру!

Этот голос, прозвучавший как будто из неживого потустороннего мира, потряс и ввел в тихий ужас противников, которые, выпучив от страха глаза, стали пятиться назад к двери.

Тот, которого продолжал удерживать Сергей, внезапно обмочился.

Пришлось его отпустить и брезгливо оттолкнуть подальше от себя. Тот с нечеловеческими причитаниями бросился бежать, расталкивая на ходу своих товарищей, которые тоже поспешили убраться, стараясь сохранить остатки устрашающих взглядов на лице.

Только через некоторое время, когда они скрылись в коридоре, издали раздалось зловещее:

– Теперь тебе конец!

Ребята были шокированы даже больше, чем таджики, и, изредка бросая на Сергея многозначительные взгляды, молча его поддерживали.

Работу закончили только ближе к утру. Все сонные и измученные вечерней встряской устало побрели в расположение роты. Их провожало веселое пение соловьев. Сергей еще нигде не слышал таких чудесных трелей, но сейчас ему было не до этого.

Дневальный стоял на посту и откровенно зевал. При их появлении он сразу выпрямился, но как только увидел, что это не проверяющий, расслабился и сказал:

– Узбек передал, что можете спать до обеда!

В глубокой тишине они разбрелись по своим спальным местам. Сергей разделся и аккуратно сложил форменную одежду. Утро стремительно приближалось и освещало темные углы казармы. Кривые тени, падающие от ровных рядов двухъярусных металлических кроватей и приводимые в движение наступающим рассветом, медленно ползли по стене. На душе у него было противно. Ощущение, что его ожидают неприятности, отозвалось болью под лопаткой. Он знал, что поступил неправильно, возможно, надо было сдержаться, но таков уж был его характер – Сергей не терпел унижений. Все вокруг вдруг сделалось каким-то чужим и нереальным. От этой пронзительной тоски, охватившей его, он вспомнил Олю и безумно захотел ее увидеть. Он вспомнил ее глаза, губы, волосы, ее прикосновения, ее запах. Он присел на кровать и, прикрыв глаза, мысленно ощутил ее присутствие. От этой придуманной близости ему стало легче. Сон мгновенно улетучился. Сергей достал последнее Ол и но п исьмо и снова нача л его жа д но переч и т ы ват ь.

«Милый мой, любимый Сереженька!

Прочла твое последнее письмо и была безумно рада. Я же люблю тебя больше жизни. Милый мой Сережка, ты даже не представляешь, сколько раз за одну ночь ты можешь присниться мне. Я не могу ощущать твое физическое присутствие, так хоть встречаюсь с тобой во сне. Любимый мой, говорят, что если человек часто снится, то это к скорой встрече. Я постоянно и с нетерпением жду этого дня. Сереженька, я никогда не забуду твои голубые нежные глазки, аккуратненький ротик и сахарные губки. Милый, ненаглядный, единственный, я постоянно вспоминаю наши встречи, разговоры. Мне было очень хорошо с тобой, и я хочу, чтобы это продолжалось вечно. Я обожаю тебя, Сереженька, и своим девчонкам, с которыми учусь, рассказываю о том, какой ты у меня хороший, добрый, порядочный и веселый. Они даже завидуют мне. От твоих писем они падают в обморок. Сереженька, я очень устаю на учебе, но терплю, вспоминая тебя. Ведь ты всегда поддерживал меня. Любимый мой, заинька, как здесь тебя не хватает. Не хватает твоей любви, твоих ласковых слов и твоих советов. Теперь я всегда буду тебя слушаться, ведь мы же так близки друг другу. Даже, наверное, муж с женой так духовно не сближены, как мы с тобой. Я все-таки эгоистка: все о своих чувствах, о себе, а тебе, вероятно, на службе сейчас очень тяжело, но ты у меня сильный человек! Тебе все трудности по плечу! Родной мой, напиши, как проходит твоя служба? Чем ты занимаешься? Мне интересно все, что происходит с тобой. Твои письма, как литературные произведения, которыми зачитываешься, не замечая прошедшего времени. Из них я еще больше осознаю, что в тебе много безграничного тепла, а душа и сердце у тебя не просто прекрасны, они безумно красивы. За все это я тебя обожаю и никогда, запомни, никогда с моей стороны не последует измены…»

Сергей слипающимися глазами смотрел на то, как строчки Олиного письма теряли четкие очертания. Он засыпал.

Ему сразу приснился жуткий сон, в котором он был на войне, почему-то в дедовой гимнастерке, в которой погибший дед был изображен на фотокарточке, сделанной в 1941 году. Вокруг были горы, а его подразделение никак не могло занять укрепрайон. Он сам лежал, вжавшись в каменистую почву, за тушей раненой лошади, которая мучительно агонизировала. Невиданный ранее ужас и парализующий страх поселились в теле, не давая дышать. На лбу выступали бисеринки ледяного пота. Их обстреливали фашисты. Особенно старался один человек. Он вел огонь только по Сергею, и его пули попадали в лошадь, за которой он укрылся. Лошадь, постоянно извиваясь от разрывающих ее плоть пуль, толкала его своим телом все сильнее и сильнее и почему-то не торопилась умирать. Она издавала такие пронзительные вопли, что волосы на голове вставали дыбом. Сергей, превозмогая страх и рискуя быть убитым, весь обрызганный темной липкой кровью животного, пытался рассмотреть человека, который в него стреляет. Что-то до жути знакомое почудилось ему в чертах противника. Сергей почти догадался, кто это, но рассмотреть его не удалось. Внезапно на горном склоне появился его дед, одетый в такую же, что и он, военную гимнастерку, строго покачал головой, давая понять, что не все в этой жизни можно узнать. Сергей никогда не видел своего деда так ясно, словно живого, а его жесты успокоили внука.