Петр Карцев - Кот олигарха. РОМАН

– Наверное, ключи от квартиры увез, сука, – жизнерадостно предположил кто-то из верхних рядов.

Зал засмеялся. Лена почувствовала за спиной массивное шевеление – возможно, Решетинский повернулся назад в тщетной надежде отыскать взглядом юмориста. Ей тоже хотелось обернуться, но об этом, конечно, не могло быть и речи. Вместо этого Лена скосила глаза на Лару. Ларин профиль в свете от экрана был холоден и безупречен. Весь фильм был снят в синеватой гамме, которая придавала лицам зрителей нездоровый оттенок, при нормальном освещении несовместимый с жизнью.

– Бисер перед свиньями, – негромко, но отчетливо сказал сзади Решетинский.

Зрители, однако, вскоре притихли. События на экране становились все загадочнее, а реакции персонажей все иррациональнее. В нескольких местах по ходу фильма зал коллективно вздрагивал от неожиданности и втягивал воздух. Решетинский в эти моменты начинал удовлетворенно посмеиваться.

Когда на экране под сумрачную мелодию потянулись финальные титры, он резво наклонился вперед между Леной и Ларой.

– Красавицы, мы вас приглашаем отметить премьеру. Небольшое мероприятие сугубо для друзей. Человек сто, не больше. Сверхэксклюзивно.

Лена изумленно повернула голову. Лицо Решетинского висело в нескольких сантиметрах от ее лица; режиссер Изгнанников улыбался просительно и жадно, сияя в отблесках с экрана двумя рядами безупречно ровных зубов. Троицкий в это время смотрел на симметрично обернувшуюся Лару и энергично кивал, бликуя стеклами очков, в которых отражался ползущий столбик титров.

– Здравствуйте, Евгений Федорович, – сказала ему Лена.

Решетинский толкнул Троицкого локтем.

– Вы знакомы, и ты молчал? – почти сердито спросил он.

– А-а… – глубокомысленно произнес Троицкий.

Лена назвала свое имя.

– Я подруга Марины Безруковой, – напомнила она.

– Ну разумеется! – тут же воскликнул психолог. – Я просто не мог вспомнить, при каких обстоятельствах…

Фраза повисла в воздухе с намеком на двусмысленность.

– В таком случае тем более все решено, – категорически заявил Решетинский. – Едем немедленно.

Зал к этому времени уже успел встряхнуться и прийти в движение. Ленин сосед бросил на нее последний взгляд, трагически скривив губы, и двинулся к выходу. Лена удивилась тому, что не чувствует особой неловкости. Спокойный, слегка насмешливый Ларин взгляд словно бы спрашивал, на что она готова.

Почти паря на мягких рессорах в сумраке теплого вечера, огромная машина проскочила Бронную и нырнула во дворы, а затем и вовсе в какую-то узкую щель между домами. С лица режиссера не сходила довольная улыбка, и весь он казался таким толстым, мягким и плюшевым, что тревожные аспекты ситуации, если таковые были, приняли нереальную окраску и только немного щекотали нервы приятной щекоткой, но вовсе не тревожили по-настоящему. Место навевало неизбежные ассоциации: Лене показалось, что они проваливаются в другое измерение, в альтернативную Москву, где ее ждет если не великий бал у Сатаны, то как минимум приключение непривычного свойства, обещающее стать вдвойне занятным из-за того, что будет разделено с Ларой. Одна, Лена бы ни за что не преодолела свою неуверенность и неловкость, и чувствовала бы себя неуклюжей деревянной куклой, но от Лары она ловила флюиды спокойствия и легкого куража. Лара не даст ей наделать глупостей и показать себя полной дурой. Более того, с Ларой так приятно будет потом обсуждать этот вечер, и слушать ее смешные, немного едкие характеристики новых знакомых, и смотреть на это приключение ее глазами, в которых оно, конечно, не имеет никакой исключительности, но окрашивается красками ее остроумия и блистательно трезвого жизненного опыта. Лена вспомнила про полуоторванный рукав платья и тревожно скосила глаза на плечо, но рукав выглядел не хуже, чем раньше, и только укреплял веру в неожиданную новую подругу.

Машина остановилась у глухих черных ворот в два человеческих роста, и только тогда Ленино сердце екнуло и ушло в пятки, совсем как сердце Берлиоза, и оптимистичная интерпретация предстоящего вечера рассеялась в одно мгновение, сменившись паническим страхом. Что я делаю?! – закричал смутно знакомый голос у Лены в голове, и тут же нарисовалась картина бегства по мрачным переулкам на тонких каблуках, и почему-то развевающиеся белые платья, и Лара, конечно, в недосягаемом спринтерском отрыве впереди, и непременно какая-то нелепость, которая все испортит: сломанный каблук, вероятнее всего, и разбитая коленка, как в детстве, но с дышащими в затылок черными преследователями и с отчаянным, полным мольбы взглядом вслед торжествующе крылатой Ларе, недосягаемой для погонь и, конечно, не намеренной возвращаться и даже останавливаться ради такой дуры, которая не может устоять на собственных каблуках.

Лена осекла полет воображения, поймав себя на том, что сидит в напряженном оцепенении с широко распахнутыми глазами, направленными на Решетинского, который смотрит на нее в ответ не без тревоги. Заставив себя встряхнуться, она тут же увидела в боковом окне освещенную гирляндой огней дверь ресторана с резным деревянным крыльцом, и прозаически курящего на крыльце солидного мужчину в костюме с небрежно и элегантно накинутым на шею белым шарфом, и Троицкого, выходящего из другой, лишь немного менее пафосной машины и открывающего дверь для высокой, невозмутимой, сказочно прекрасной Лары.

Вот дура-то , сказал где-то внутри у Лены другой голос, очень похожий на первый, но ледяной от злобы.

В ресторане было темно, но уютно. Стены были отделаны темным деревом в стиле крестьянской избы, всюду были расставлены декоративные крынки, ухваты и прочая старорежимная утварь, а посреди главного зала красовалась огромная глиняная печь, из-под заслонки которой сказочно мерцало красным, вновь навевая сатанинские ассоциации. Вдоль стен стояли диваны, а в дальнем конце зала был накрыт огромный шведский стол, возле которого уже суетились первые гости, опередившие хозяина.

У входа с обеих сторон высились два исполинских охранника, похожие на джиннов. Они были почти в два раза выше Лены, поэтому она не сразу признала в них живые человеческие фигуры. Лишь когда один из них преградил ей дорогу ладонью размером с лопату и спросил ее приглашение, она вздрогнула и подняла глаза вверх. Произошла неловкая заминка, ибо Решетинский, как выяснилось, замешкался на крыльце, приветствуя кого-то из гостей. Ларино золотистое платье уже тускло мерцало далеко впереди, в глубине зала. Нужно было сказать что-то простое и эффективное, элементарное заклинание, наверняка известное всем регулярным посетителям подобных мероприятий. Лена лихорадочно перебирала в уме знакомые слова, запас которых вдруг катастрофически сократился; память ужалась, подобно перегоревшей звезде, сдувающейся в гравитационном коллапсе до черной дыры. Почему она одна никогда не знает, как правильно действовать в этих ситуациях?