Владимир Жёлтый - Записки из детского дома

Рано утром мне нужно было принять «семейку» у ночной няни, разбудить детей и отвести на завтрак в шумную столовую. Сонные ребята медленно жевали жидкую кашу, толкались у окна раздачи, выпрашивая добавку у поваров, потом вытирали за собой столы, подметали полы. Потом нужно было собрать их и отвести к школьному автобусу, который увозил их в школу на отшибе города, где до часу-двух дня учителя пытались вбить в них какие-то знания.

По прибытию обратно в детский дом, начинался «разбор полетов» – кто получил двойку, кто переговаривался с учителем, кто прогулял уроки. Прерывалось все это криком: «Ку-у-у-у-у-шать!». Так дежурные звали на обед. Слишком жидкое первое, слишком сухое второе, хлеб, компот. Шум, гам, толкотня. До пяти часов свободное время – прогулки, игры на улицах, занятия в кружках, число которых из года в год сокращалось. И, конечно же, откровенное безделье.

С пяти до семи – было неприкосновенное, святое время, когда все закрывались в своих группах на «самоподготовку», учить уроки. Ну, или хотя бы делать вид. Хорошо, когда минут на десять-пятнадцать раньше звучал спасающий от этой скуки привычный крик: «Ку-у-у-у-у-шать!». Ужин. Снова шум, гам, толкотня, плюс сражения за куски хлеба, которые необходимо было запасать на ночь.

До девяти часов – игры в футбол, прогулки вокруг детского дома, с целью «настрелять» сигарет и мелочи. Затем, на вырученные деньги – походы в магазин за любимой «бич-лапшой». В девять меня сменяла ночная няня. Я уходил, а ребята принимались перед телевизором шуршать пакетами с запасенной едой. До отбоя нужно было все съесть. Впереди следующий, такой же день.

Все-таки не зря воспитанники называли детский дом «инкубатором».

В «инкубатор» и обратно я ходил пешком, на дорогу тратил по полчаса. Однажды на одной из таких прогулок я подумал, как часто многие из нас могут просто так вот идти в одиночестве и о чем-то думать. Некоторые после трудного рабочего дня совершают лишний круг на автомобиле, кто-то прогуливается по лесу, кто-то уединяется в своей комнате с книгой или компьютером, кто-то в ванной. По тем же причинам мы «затыкаемся» наушниками в переполненном общественном транспорте, стараемся сесть на свободное сидение, без соседнего пассажира. Видимо, нам это просто жизненно необходимо – почувствовать себя отдельно от всех.

Я задумался об этом тогда, потому что ко мне в группу определили новенького мальчишку. Его звали Илья, но все сразу же прозвали его Рыжим, на что он совсем не обижался. Он жил у нас уже около двух месяцев и вроде бы ко всему привык и освоился. Но однажды, когда мы все были на прогулке, я заметил, что он вдруг исчез. Я тут же решил проверить его в спальне. Весь день он бегал веселый, жизнерадостный, но когда я зашел в комнату, то увидел, что он лежит и рыдает, уткнувшись в подушку.

– Что случилось? – спросил я его.

– В этот день умерла моя мама, – ответил Рыжий.

Некоторое время, забыв про всех, я так и просидел с ним в полной тишине. Говорить что-то было бессмысленно. Что тут скажешь? Да и не бывал я в такой ситуации ни разу. Потом я решил, что мальчик не зря выбрал такой момент и уединился в спальне. Ему хотелось побыть одному. На свой страх и риск я встал и вышел из комнаты.

Многие из нас время от времени вспоминают горестные моменты, какие-то неудачи, безответную любовь, покинувшего человека. Пусть воспоминания об этом приносят душевную боль, переходящую чуть ли не в физическую. Но ведь именно в этот момент те самые чувства оживают вновь, тот человек стоит перед тобой, словно живой. И есть в этой боли часть какого-то счастья, ощущение близости и радости. Хоть эти теплые чувства и следуют одновременно с покалываниями в груди и слезами на глазах. Очень важно в такие моменты остаться наедине с самим собой.

Но у ребят в детском доме такой возможности практически нет! На протяжении суток они вынуждены постоянно находиться на виду. Палата на десять кроватей, стоящих друг от друга на расстоянии разломанной тумбочки, пара шкафов, с подписанными полками. В такой палате невозможно «найти себя в одиночестве», здесь постоянно кто-то рядом находится, кто-то рядом спит, кто-то на соседней кровати играет в карты, кто-то постоянно мимо проходит. В бане моются группами. В столовой едят всем «инкубатором». Спальня, игровая, туалет, школа, двор, коридоры, кабинеты – что угодно, где бы ни был ребенок, его постоянно окружают люди.

И все же, несмотря на постоянное нахождение среди людей, каждый из этих ребят выглядел по-своему одиноко. Как будто невозможность уединения во внешнем мире компенсируется внутренним одиночеством. Почти каждый из них выступает один на один с миром и как будто кричит: «Пусть здесь и сейчас я не могу быть отдельно от вас, но внутри себя – я все равно один!». И вот это «одиночество в кругу подобных» мне всегда казалось главным и каким-то неизлечимым пороком детского дома.

Не догадываясь о горе Рыжего, остальные ребята играли в прятки во дворе своего «инкубатора». Какое-то время, понаблюдав за ними, я снова собрался вернуться в спальню, чтобы проверить мальчишку, как вдруг:

– Кто мается? – услышал я задорный голос Рыжего на игровой площадке позади себя.

Как ни в чем не бывало он снова продолжил игру с остальными ребятами.

Конечно же, идеальным воспитателем я сразу не стал. В первые же мои смены был разбит стеклянный столик, сломана дверь, выбито окно, накурено в туалете. Сумасшедшая и бывавшая совершенно неадекватной Пикарева постоянно устраивала какие-то скандалы, ко всем задиралась. Галанин время от времени внезапно пропадал и так же внезапно появлялся. Золотарев без спроса, якобы незаметно убегал к матери, но к вечеру самостоятельно возвращался обратно. Филиппович то и дело ходил как оборванец. Жировов с Кожановым не пили, но как только я куда-то отлучался, курили в туалете. Один Генка Репьев исправно пил таблетки и не падал в припадке. Пока что.

Своим еще не состоявшимся педагогическим чутьем, я начинал что-то чувствовать. Что нужно что-то менять, искать какой-то подход. Но из прослушанного в пол-уха курса педагогики в колледже, в моей памяти рядом со словом «подход» смутно возникало только слово «индивидуальный». Видимо, в этом-то и есть какой-то секрет, подумал я. Действительно, как здесь мог быть общий подход? Если одному мальчишке двенадцать лет, а другому семнадцать? Если одна девочка уже интересуется мальчиками, а другая в свои пятнадцать с трудом выговаривает слова? Объединить их и занять чем-то общим никак невозможно.

До всего пришлось доходить на практике. Я начал присматриваться к каждому ребенку в отдельности, искать его особенные черты, чтобы через них найти этот самый индивидуальный подход. И вскоре понял, что все особенности практически всегда скрываются за теми же недостатками. Например, если недостатком Парамонова для меня была его взрослость, то это только потому, что я не отделял его от остальных детей. Стоило только несколько раз поговорить с ним совершенно по-свойски на привычные взрослые темы, которые и самого меня тревожили, как он начал прислушиваться ко мне и спрашивать различные советы. Недостатком Золотарева были его побеги к матери и сестре – так это потому, что он их очень любил! Стоило только несколько раз побеседовать с ним о семье, как он начал каждый раз спрашивать разрешения, чтобы их навестить. Бродяжничество Галанина и неряшливость Филипповича по сути были следствием одних и тех же черт характера – любопытства, непоседливости, веселости. Стоило дать им пару совместных заданий, как они стали друзьями «не разлей вода», и контролировать их стало намного проще.